Визгун прочитал и этот документ с подписью «Роджер» и спросил:
— Так какую сумму следует сюда вписать?
— Я ведь указал в рапорте.
— Нет! Так не пойдет! Когда обрабатывали американца, я за все платил из своего кармана. Поэтому все расходы по американцу мы спишем на тебя. Вот тебе лист бумаги, сумму впишешь в восемьсот пятьдесят фунтов, высчитаешь свои расходы, остальное отдашь мне.
«Черт возьми! Уж не Иван ли Дмитриевич передо мной!»
Начинается старая песня: почему бы не обокрасть родное ГРУ? Подумаешь, какие-то сотни фунтов! А что, если я ему подкину идею, которую он сам, наверное, вынашивает, ночами не спит, но не знает, как к ней подступиться? Хорошо, американец подвернулся. Я уверен, свои затраты он уже компенсировал. Я быстро переписал отчет, расписался кличкой и протянул бумагу Визгуну.
— Я мог бы каждый раз в отчете писать сумму больше, ведь вы же со мной работаете, тоже тратите свои деньги.
Визгун непроизвольно оглянулся, будто кто-то мог нас подслушать, глаза тревожно метнулись — я понял, что «завербовал» шефа. Легко и просто, без мозговых усилий: люди гибнут за металл.
— Потом решим этот вопрос, — выдавил он из себя. — Ты, пожалуй, прав!
От шефа я ушел с большой уверенностью, что мне теперь не будут дышать в затылок и меня он снимет с мушки.
Вечером мы пошли с Галкой в «Парадиз» посмотреть два фильма, поужинать там и поболтать. Она мне нравилась, но, честно сказать, я не знал, что с ней делать, вести на конспиративную квартирку — Визгун может мне этого не простить. Снять номер в гостинице — Галка удивится, и обязательно начнутся расспросы и подозрения, а может быть, и донос настрочит. В этой заграничной колонии все о всех знают, а от кого ждать пакости — не знаешь. Гулять с ней весь вечер — можно обалдеть и заболеть от половых желаний. Но Галка сама нашла выход из положения, наверно, тоже думала, как бы со мной пофакаться.
— Давай никуда не пойдем. Купим вина, я приготовлю ужин. Верка, моя соседка по квартире, с Бушагиным. До двенадцати ночи ее не будет. Ты согласен?
Еще бы я не был согласен! Я же не идиот!
После трех рюмок бренди Галка слегка захмелела, и ее потянуло на откровенность. Она стала объяснять мне, как я ей нравлюсь, что, возможно, она в меня влюбилась. Если бы у нас были теплые отношения, то она могла мне сделать блестящую карьеру.
— Ты даже не представляешь, кто я? — понесло ее на признания. — Мой родственник Фирюбин, — с гордостью сказала она. — Это тебе о чем-нибудь говорит?
Я налил еще по одной, мы выпили. Конечно, я знал, кто такой Фирюбин — заместитель министра иностранных дел, а его жена — министр культуры Екатерина Фурцева, член Политбюро и в приятельских отношениях с самим Никитой Сергеевичем. Да, для карьеры Галка годилась, достаточно на ней жениться, и быстро полезешь в гору. На какую высоту влезешь — зависит от того, сколь долго Фурцева — Фирюбин просидят в своих креслах.
— Тебя возьмут в аппарат МИДа или поступишь в Академию внешторга и поедешь торговым советником в какую-нибудь приличную страну, — изливала она вслух. свою мечту, будто мы уже сладили с ней.
— А ты что будешь делать? — спросил я небрежно, прикидываясь пьяным, словно передо мной был кандидат на вербовку.
— Могу с тобой, как жена. А могу тоже работать. Как скажешь! Мы, наверное, будем хорошей парой.
— Какие у тебя отношения с Волошиным? — спросил я о том, что давно хотел узнать после поездки на Красное море. — Ты спала с ним?
— Спала! — призналась она легко. — И с Бушагиным. Но они оба свиньи! Я им еще устрою! Я злопамятная!
«Наверное, предлагала им карьеру, чтобы они женились на тебе», — подумал я, и что-то во мне восстало против девушки.
Нет, я на тебе не женюсь, делать карьеру не буду. Может быть, я последний дурак, и во мне говорит молодость, бесшабашная независимость, и поэтому я так себя веду. Нет, Галка, я на тебе не женюсь и спать с тобой не буду. Ты же меня потом зачислишь в свиньи, в одно стадо с Бушагиным и Волошиным или еще с кем. Может быть, я не прав: карьера в наши дни — это своего рода капитал. Высоко залезешь, получишь индульгенцию на круг общения, в который сам никогда не попадешь и не пробьешься, будь ты семи пядей во лбу. Вон, Аджубей, что он, умнее меня, талантливее? Возможно, даже был ничтожеством, но женился на дочери Хрущева, и теперь говорят: «Не имей ста рублей, а женись, как Аджубей». Если девка красавица и не дура, то она этот капитал заложит с выгодой на всю жизнь. Я ведь тоже имею солидный капитал в этом плане и могу его вложить в свою карьеру. Не забывай только, что жить тебе с ней годами, а она элементарная блядь, которая ляжет под любого. А у тебя — карьера и рога — заманчивая перспектива! У нее свой расчет — она хочет замуж и высокого положения, потому и спит, с кем хочет — вдруг клюнет.
Мы выпили еще, и Галка отключилась. По всем правилам неписаной науки о сексуальных связях я должен сейчас ее раздеть. Я раздел, положил ее на кровать, груди у нее были мягкими и свисали набок, совсем неаппетитно. Я подумал, что она слишком увлекается мужиками, все тягали эти груди, поэтому они так и свисают. Конечно, это была чушь, просто я себя настраивал против нее, потому что боролся с возникшим желанием. Хотелось отбросить всякое самокопание и получить хоть и от пьяной, но удовольствие, которого был давно лишен. Все же я переборол закипающую в себе страсть, накрыл Галку простыней, вышел из спальни и сел за стол. Полстакана бренди выпил залпом, закусил.
Незаметно в комнату вошла Верунчик: полненькая, типичная хохлушка с ямочками на щеках и пухлыми губами. Она не была красавицей, но милая и приятная на вид, да притом еще грудь имела, пожалуй, под четвертый номер. Последнее обстоятельство, видимо, и подхлестывало мое желание трахнуть Веру.
— Я тоже хочу выпить, — сказала она жеманно и улыбнулась своей обвораживающей улыбкой.
Во мне сразу взыграл бес, я вскочил со стула.
— Верочка, лапочка, до чего же ты хороша! На тебя не насмотришься. Сколько ни смотри, а глаз оторвать не хочется.
Конечно, Верка сразу развесила уши — давай скорей лапшу! Я пододвинул ей стул, налил в Галкин стакан бренди и себя не забыл. Мы чокнулись.
— Я хочу выпить за такую прекрасную девушку, настоящую русскую красавицу. Жаль, что у тебя нет косы. Повезет же кому-то в жизни, если ты полюбишь! Я пью за то, чтобы твоя красота доставляла нам эстетическое удовольствие. Чтобы, взглянув на тебя утром, мы весь день были в прекрасном настроении.
Верунчик покраснела, видно, хорошо ее вымазал елеем, хотя, наверно, знала сама, что не красавица. Да и ноги у нее подкачали: во-первых, росли не из-под мышек, а во-вторых, были «музыкальными» — напоминали собой ножки рояля.
— Толик, а ты бесстыжий подхалим и трепло! — возразила она, явно довольная комплиментом.
Мы выпили, я наговорил ей всякой чепухи про чудесные руки и, осмелев, про ее великолепные груди, к которым мне бы очень хотелось приложиться губами. Верка раскраснелась и с улыбкой легонько шлепнула меня по щеке.
— А где твоя пассия? — спросила она, оглядываясь.
— Пассия ку-ку, — ответил я и указал на дверь спальни. — Она нажралась быстрее, чем у нее возникли какие-то желания. Не люблю пьяных девушек. Если выпивши — да, а пьяных — нет!
Мы допили бутылку, начали еще одну, и я решил, что уже настало время нам с Верой целоваться. Я выдал ей дифирамб про ее губы и сказал, что умру, если она не позволит мне их поцеловать.
Конечно, Вера позволила мне все, все, все. Видать, с Бушагиным у них что-то не склеилось, и она пришла домой удрученной. Но тут ей дико повезло: подруга напилась и в наличии оказался мужик, да еще какой! До баб особенно охоч!
В половых сношениях она была первоклашка и признавала только рабоче-крестьянскую обстановку: чтобы в комнате был погашен свет, чтобы она лежала на спине, а я сверху на ее телесах. Да еще, в придачу ко всему, я старался сам, она мне даже не помогала. Когда она удовлетворилась, я и не заметил. Хотел было изменить позицию, чтобы она для разнообразия постояла на коленях, но эта корова, хоть и пьяная была, оскорбилась до ужаса и сказала с возмущением, что не предполагала во мне пошлого развратника и извращенца. Не знаю, кем бы она меня еще обозвала, предложи я ей что-нибудь у меня поцеловать.