— Пойдем на кровать!
— Пойдем в ванну, — позвал я и потащил ее за собой. Тут, в ванной комнате, я был уверен, что меня никто не сфотографирует, и решил воспользоваться этим местом, чтобы продолжить нашу любовь. Я включил полный свет и наслаждался зрелищем ее прекрасного молодого тела. Она была очень темпераментна и во время нашей игры вряд ли что соображала. Во всяком случае, не шептала мне на ухо, чтобы я одолжил ей сотню-другую фунтов.
Когда мы, усталые и умиротворенные, пили кофе, я развалился в мягком кресле и являл собой образец примерного и скромного гостя, которого и фотографировать-то не имело смысла.
Может быть, ничего и не было, может быть, испанка увлеклась обаятельным финном. Но такая уж у меня была работа — везде видеть ловушки и засады. Единственное, в чем я был уверен, что встречи иностранцев со мной носили эпизодический характер. Они меня не выслеживали, не разрабатывали, просто я случайно попадался им на глаза. А может быть, и получали какую-то информацию, что я никакой не финн, а русский. Если контрразведчик Бардизи служит империалистическим врагам, то лучшего источника подобной информации им не найти. Правда, на этом информация и заканчивалась, дальше разработка была делом самих разработчиков. Собственно, поэтому я и не опасался каких-либо подвохов со стороны вражеских разведок, но, как говорится, на Бога надейся… Не лезь под объектив сам, не помогай формировать на себя компру.
Я вспомнил, как Шеин последний раз напутствовал меня: если возникнет необходимость лечь в кровать с нужным нам человеком, не раздумывай — партия тебя простит, она не будет смотреть на это через очки коммунистической морали. Твердо знай, тебе нечего бояться подобной компры, нейтрализуем любую попытку вербовки. Шеф благословил, и я уж с испанки раньше времени не слезу.
Меня несколько удивила Изольда, что она ни на чем не настаивала: любовь у порога — пожалуйста! В ванной комнате — с удовольствием! Потащу ее на кухню — она безропотно пойдет. Неужели за мной не было хвоста, неужели Изольда искренна со мной? Чертова профессия — никому нет веры! Даже женщина, от которой можно сойти с ума, и та под моим подозрением.
Я уходил от нее, когда начался рассвет. А до этого, чтобы обезопасить себя, так и не лег в спальне в кровать, даже не появился там. Изольда полулежала у меня на коленях, положив голову на грудь, а я развалился в кресле и успел слегка подремать.
Бааб выбежал из своей конторки и кланялся бесконечно и бормотал: «Спокойной ночи, сэр!» Я дал ему фунт, он был бесконечно рад такому подарку и, желая сделать мне приятное, предложил молодую шармуту — хоть сейчас ее приведет. Могу не сомневаться, она молодая, ей только что исполнилось одиннадцать лет, но она умелая шармута, господин будет доволен. Я вежливо отказался, сославшись на то, что очень устал. Чего мне было возмущаться, у нас своя мораль, у них своя: одиннадцатилетняя проститутка — это в порядке вещей, и нечего тут лезть в чужой монастырь со своим уставом. Сто тридцать лет колониального господства Великобритании принесли сюда не только коттеджи, дворцы и скоростные трассы, но и нищету, и детскую проституцию. Уж это я хорошо себе усвоил.
На улице не было ни души, так, по крайней мере, мне казалось, и я скорым шагом пустился домой, стараясь придерживаться середины улицы. Я шел и размышлял над превратностями судьбы: почему мир поделен так безумно на врагов и друзей. Разве Изольда была для меня врагом только потому, что родилась и жила в Испании, где правил фашист Франко, а я родился и жил в стране, где правил такой же диктатор. В новые, хрущевские времена я мог произнести это вслух и ничего не боялся. Диктатор Сталин — тюрьмы, расстрелы, лагеря. А Франко сажал и расстреливал своих врагов.
Чем же мы виноваты с Изольдой? Нет, инквизитор Визгун, я не отдам тебе испанку, ты никогда о ней ничего не узнаешь. Изольда — это табу для тебя, не касайся ее своими грязными лапами. Я буду с ней встречаться, пока меня не выследят твои «фальконы», «иглаулы», «роллеры», «диксы», «терри» и многие другие с собачьими и птичьими именами-кличками. И не нужно мне разрешения из ЦК партии, чтобы любить испанку, спать с ней, когда хочу. И пусть моя любовь к ней останется тайной, в которую не проникнет ГРУ.
У меня рандеву с англичанином. Это уже целенаправленная встреча. До этого случайно увидел его в баре. Не слишком ли много случайных встреч: в торговом центре, в баре… но там я сам его нашел. Почему ты решил, что ты его нашел? Тем и силен разведчик, что умеет создать видимость случайной встречи, не по его инициативе. Хотя первый раз он сам пошел на контакт.
Звали его Николас Фрог, я сразу же окрестил его на русский лад «Николай Лягушка», хотя ничего, даже близко напоминающего лягушку, в его облике не было, разве что великоватый рот на его аскетически худом лице, да фамилия. Это был цепкий и напористый тип, лет пятидесяти, с глубоко запавшими глазами.
Едва я уселся у стойки бара, как он сразу ко мне пододвинулся и заговорщическим тоном сказал:
— Сэр, мне противны эти туземные рожи. А хочется пообщаться с кем-нибудь из цивилизованных палестин.
Я не стал кочевряжиться, тем более что интуитивно почувствовал, что имею дело с человеком военным.
— Вы офицер? — спросил я, почти уверенный в этом.
— Да, естественно! — воскликнул он удивленно. — Как вы догадались?
— «Мне противны эти туземные рожи» — так прямолинейно скажет только человек военный, который не привык скрывать свои чувства.
— Я капитан Королевских Воздушных сил, но сейчас вышел в отставку. Разногласия с министром.
Мы долго сидели в баре, беседовали на самые различные темы, и мне были интересны прямолинейные суждения этого капитана о политиках, финансах, налогах, русских. Выпил англичанин много, но я не заметил, чтобы он был сильно пьян. С таким трудно работать. Надо отметить, что он довольно тонко касался моей жизни, и я, чтобы не распространяться на скользкие темы, сворачивал его на современную музыку, литературу, кино — тут я был как рыба в воде, и сыпал именами писателей, художников, музыкантов, названиями ансамблей, групп, солистов. Следует отдать должное англичанину — он умел слушать, и казалось, ему было интересно все, что я рассказывал о выставках, художниках, о путешествиях по странам.
Наконец мы распрощались, даже не условившись повидаться снова. Потом эта случайная встреча. И вот теперь мы увидимся на набережной Нила как два добрых приятеля.
Визгун, словно дьявол, уже поджидал меня в моей конспиративной квартире, и я мысленно похвалил себя за предосторожность, что не пошел на нарушение инструкции и не привел сюда испанку. Шеф, очевидно, не сомкнул глаз, во всяком случае, он не выглядел заспанным. Долгим и внимательным взглядом изучал мое лицо, пытаясь, очевидно, прочесть тайны и секреты, которые я завел от него. Почему-то он мне показался сейчас особенно противным и говорить с ним было даже неприятно. Но незваный гость хуже татарина, а шеф даже не гость…
— Что-то ты сегодня долго, — тихо произнес он фразу, которая прозвучала как вопрос: «Где это ты шлялся?»
— На работе, шеф! — ответил я с легким вызовом.
— Есть результаты? — также тихо спросил он.
— Есть расходы, но нет результатов, — стал я закипать.
Надо отдать должное Визгуну, он всегда остро чувствовал такие ситуации и старался не подталкивать меня на конфликт.
— Напиши беспредметный отчет, я его приму. Не может же быть постоянных удач. Жизнь — она, как полосатый матрац: то черная полоса, то белая, главное — не попади вдоль черной, — изрек он многозначительно.
Я хотел было отказаться писать отчет расходования средств на оперативную работу, как-то было неловко: я много часов крутил любовь с одной из красивейших женщин и должен еще получить деньги с Главного разведывательного управления, все до пиастра и даже больше, за мое романтическое развлечение. А потом подумал, что отказываться не стоит, сразу вызову подозрения у шефа, что я что-то скрываю. А кроме того, он сам хочет урвать от моей суммы свою долю — как установившееся правило, одну треть от того, что я указывал в отчете, а он утверждал. Да черт с ним, с этим ГРУ — не обеднеет! — вдруг разозлился я, сам не зная на кого.
— Шеф, я устал! — вдруг назвал его не по имени отчеству Борис Иванович, как всегда, а вот так, фамильярно: шеф. — Я устал! — повторил я эту тяжелую по значению фразу.