Она улыбнулась на мой комплимент и ответила:
— Я уже это слышала, но Наталья Фатеева — не мой идеал.
Она накормила меня настоящим домашним борщом и голубцами. Потом мы пили кофе, и Тамара нас оставила.
— Началась настоящая охота. Новая наша квартира засвечена, они взяли меня прямо от дома, вели до Асуана, а там, я уверен, меня должны были убрать. — Я рассказал в деталях свою встречу с мадам Розали, упомянул Порт-Саид, чем очень встревожил Визгуна.
— Но он работает. Саид дает такую информацию, что мы диву даемся, как он ее получает.
— А может быть, его снабжает информацией Бардизи? Очень уж много он обо мне знает. Без знаний не организуешь наблюдения. Обратите внимание — нашли новую квартиру, а ее уже кто-то засветил. Кто? Только контрразведчик, который обслуживает советских специалистов, располагает о нас информацией и продает ее нашим врагам.
— Очевидно, ты прав, — согласился шеф. — Доложим Шеину, он примет меры через нашего друга Амера. Главнокомандующий не позволит, чтобы империалистические агенты вертелись у нас под ногами! — закончил с пафосом Визгун. — Тебя мы сейчас надежно упрячем, пока не рассосется все вокруг. Будешь летать на войну — нас просили лично Насер и Амер выступить на защиту йеменской революции, иначе реакционные королевские режимы Саудовской Аравии и Иордании задушат революцию в Йемене. Для первого боевого рейда мы с военным атташе и советником-посланником отбирали экипажи. Тебя включили в экипаж полковника Жарова. Он поведет эскадрилью наших бомбардировщиков. Сейчас я отвезу тебя в гостиницу, где проживают летчики. Там и будешь пока жить. В город нос не высовывай! Замри! Из Асуана ты, видно, ушел чистым. Пусть думают, что ты здесь не появлялся. Если тебя не обнаружит Бардизи — он, сволочь, слоняется «по делам службы» в гостинице, появляется на нашей вилле, где отдыхают специалисты. В общем, пока замри и воюй. Для тебя это будет разрядка.
Жаров мне понравился: высокий, мужественный, как все летчики. Молодой, но уже полковник. Воевал во Вьетнаме, там и звание ему присвоили. Меня он стал звать не по имени или фамилии, а как-то по-одесски: братишка.
— Твоя задача, братишка, будет заключаться в том, чтобы скрыть наше присутствие в воздухе. Самолеты наши, советские, опознавательные знаки египетские, экипажи, как ты сам понимаешь, рязанские, — засмеялся полковник. — Так что летать будут рязанские арабы. Будешь держать связь по-английски — на командном пункте тоже рязанские арабы, но с английским. И что бы ни случилось, забудь, что ты русский, иначе такой будет международный хипиш, что нам с тобой места мало будет в России.
В два часа ночи экипажи были уже на летном поле. Задачу знали только командиры, остальным — не полагалось. Все увидим там, где будет наша цель. Именно туда мы все повезем по двадцать четыре тонны бомб в люках и под крыльями, но до Асуана пока полетим налегке. Потом мы превратимся в раскаленную сковородку. Попадет снаряд — куда ручки, куда ножки, куда кишочки, а «яйца на телеграфный столб», вспомнил я анекдот военных лет. Но это будет после Асуана — там склады бомб и торпед.
Мы дружно, с небольшим интервалом взлетели, девять мощных боевых машин. Я на флагманской, с Жаровым. Сижу между креслами первого и второго пилотов. Штурман колдует в самом носу фюзеляжа — там у него хороший визуальный обзор. Стрелок в куполе висит под потолком со своей спаренной турельной установкой, начиненной длиннющей лентой крупнокалиберных патронов. Здесь предусмотрен радист, но его функции возложены на меня. Еще один стрелок в самом хвосте самолета, там тоже пулеметная установка и большой обзор, как у штурмана спереди. Его задача — не дать какому-нибудь империалистическому ворону клюнуть нас в зад. Это ответственный участок защиты: проглядит стрелок — и всем конец. Внизу скалы Аравийского полуострова. Правда, есть еще Красное море, но там на большее, чем корм акулам, мы ни на что не сгодимся. Так что самое лучшее — только вперед. Ночью пройти английскую военную базу Аден. Там у англичан и боевые корабли, и аэродром с истребителями. В Асуане зарядимся, дозаправимся и снова вперед на помощь йеменской революции: отбомбимся и — налегке обратно. Тут уж пусть нас встречают английские «спитфайеры» и «харрикейны». Горючего хватит до Асуана, только весь боекомплект пулеметов и пушек, наверное, повезем обратно, так я понял из скупого разговора командира и штурмана.
— Ты как там, братишка? — спросил Жаров по внутренней связи. — Спал бы, еще не скоро твоя работа.
Я действительно, как под гипнозом Жарова, уснул под мерный гул двигателей и проснулся, когда самолет уже подлетал к Асуану. Я запросил высоту, направление посадки, скорость ветра, и мы сели. Еще не рассвело. Загрузились, как торговка на базаре, — топливо под горловину, набили люки бомбами, понавесили их под крылья, с ума сойти! Попили кофе из термоса, которым нас снабдили ребята из Каира, и пошли один за другим в воздух.
Все-таки приятно сознавать, что ты здесь нужен и выполняешь ответственное задание. По существу, мы ведь летим на войну: арабы дерутся, а мы на стороне тех, кто склоняется к Советскому Союзу. Это и есть наш интернациональный долг — поддерживать мировую революцию, где бы она ни вспыхнула: во Вьетнаме, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке. Главное — своевременно оказать там помощь прогрессивным силам. Первый этап революции почти везде осуществился: сбросили колонизаторов, а теперь нужно строить социализм во всем мире. Грандиозный замысел вождя революции осуществляется. «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй». И я ощущал свою причастность к этому великому процессу обновления человечества. Вот и сейчас мы, груженные тоннами бомб, летим, чтобы помочь многострадальному йеменскому народу окончательно освободиться от тирании. «Мир, равенство, братство!» — словно идиот-попугай, мысленно жевал я жвачку из идеологических лозунгов. Но меня можно было оправдать, потому что я варился в этом идеологическом котле и верил, что лечу творить правое дело. Я был убежденный борец! И если я погибну… А что, собственно, произойдет в мире, если я погибну? По большому счету, я всего лишь песчинка, которую не видно невооруженным глазом. Обо мне забудут тут же, если вообще помнили, кроме Шеина и Визгуна. Да и они не будут убиваться и лить слезы. Я для них просто сотрудник ГРУ, которому фатально не повезло. Другое дело — мать с отцом. Сообщат им, что погиб при исполнении патриотического долга. Да что, мне приятно будет умирать, если буду знать, что после моей смерти многие будут об этом знать? Чушь! Лучше уж быть живым и пусть меньше знают, чем известным мертвецом. Интернациональный долг! Патриотический долг! А жизнь всего-то одна, и в ней много прекрасного. Ну, понесло! Выходит, я идейный слабак и большой эгоист. Пусть другие выполняют этот долг, а я хочу жить. Вон Жаров, наверное, об этом совсем не думает. Он занят лишь тем, что ему предстоит скоро совершить. Начался рассвет, и мы вот-вот появимся где-то над целью и устроим настоящую мясорубку.
На ком бы мне жениться, сунулись мои мысли в другую сторону. На примете ни одной приличной девочки. Одна Галка маячит, как красный плащ, но я уже твердо знаю, что не она героиня моего романа. Здесь, в советской колонии, одни жены военных специалистов, либо старые, либо страшные. Молодые лейтенанты оканчивали училища и подхватывали всякую шваль, которая вертелась возле их училища, а потом «стерпится — слюбится». Годы, дети, гарнизоны, в характеристике: «примерный семьянин» — вот и путь за рубеж. Нет, тут даже не на кого глаз положить. Только жена Визгуна интересная женщина, а он дубешник дубешником, его лицо будто вырубили топором — угловатое, без отделки. Вот бы ее факнуть, эту «Наталью Фатееву», и наставить ему рога. Узнал — убил бы, наверное. Характер у него явно не француза, такой не позволит трогать то, что ему принадлежит. Может, посмотреть Надю, подругу Зины?
Лезет всякая ерунда в голову. Хорошо бы отвоеваться и уехать в Союз, два месяца отдыха. Моей фантазии не хватило, что я буду делать в отпуске, — только рыбалка на Дону, на Хопре, купанье в Медведице, школьные приятели… Рассказывать ничего нельзя — подписка о неразглашении секретов.