— Командир, опять гады вышли нам в хвост. Как хорошо идут! И близко! Я бы одной очередью мог…
— Если примем бой и собьем хоть один истребитель, они поднимут целый полк в Адене и расстреляют всю нашу эскадрилью. Дискуссия окончена! Ты понял, Васек?
Истребитель прошел рядом с нашей машиной, на какой-то миг даже был виден английский летчик. Он поднял к стеклу фонаря трафарет, на котором четко виднелись перекрещенные серп и молот, а рядом ухмыляющаяся рожа пилота.
— Командир, — сказал я спокойно, — он показал нам серп и молот. Что это означает? — прикинулся дурачком, думая, что Жаров, занятый ведением самолета, не заметил «приветствия» британца.
— Это означает серп и молот, — ответил Жаров. — К сожалению, у нас нет с собой портрета английской королевы.
Потом в воздухе появились еще шесть боевых самолетов. Они заходили на нашу группу с разных сторон, имитировали атаки с хвоста, сверху, проносились прямо перед флагманской машиной. Однажды настолько близко скользнуло брюхо «спитфайера», что я, будто на своем «опеле», надавил ногой на пол, пытаясь притормозить бомбардировщик.
— Послушай, о чем они переговариваются, — поинтересовался Жаров.
Я поискал волну, на которой англичане держали связь, и сразу услышал похвалу в наш адрес: «Эти ребята неплохо держатся! Я бы уже залепил очередь, если бы мне так мотали нервы». — «Русские всегда отличались крепкими нервами. Никогда не знаешь, что у них на уме. Кончаем цирк! Пошли на базу!» И самолеты так же стремительно исчезли, как и появились.
Я перевел Жарову, о чем говорили пилоты, и удивленно добавил:
— Откуда они знают, что мы русские?
— От верблюда! — ответил Жаров. — У них агентуры в Египте хватает. Радуйся, что нас выпустили живыми.
В Каир мы пришли в самую жару, сбросили парашюты и скорее нырнули в столовую, где кондиционер держал нормальную температуру. На каждом столе стояло по графину апельсинового сока. Уж мы пили, пили холодный ароматный напиток и не могли напиться. Едва принялись за еду, как приехал Дед. Он оглядел всех сидящих за столами и приветливо улыбнулся. Наверное, его очень взволновал этот наш первый боевой вылет на войну. Конечно, он уже все знал и, вероятно, доложил в Москву. Генерал посидел за отдельным столиком, выпил сока, дождался, пока мы закончим обед, сделал знак обслуживающему персоналу покинуть столовую и сказал:
— Я посмотрел ваше кино. Вы молодцы! Благодарю за службу! — Он показал рукой, что отвечать не надо, и добавил: — Президент Насер распорядился наградить экипажи денежными подарками. Передаю вам от его имени благодарность. Война не закончена, вы еще будете летать в Йемен и выполнять задания египетского командования. А то, что англичане приняли вас за русских, не расстраивайтесь. Они могут и ошибаться, — улыбнулся Дед, и его лицо, покрытое грубыми морщинами, разгладилось и подобрело.
Через три-четыре дня я купил газету «Дейли ньюс» и там прочитал все о нашем рейде в Йемен. Автор высказал твердую уверенность, что русские экипажи под прикрытием египетских опознавательных знаков на бортах самолетов разгромили первые ударные части объединенных вооруженных сил Саудовской Аравии и Хашимитского королевства Иордании. Но русские, писал английский корреспондент, не учитывают специфику Востока. Здесь война может длиться десятилетиями, она рассыплется на дюжину военных очагов, где одну сторону будут представлять сторонники короля эль-Бадера, а другую — так называемые революционеры. И война эта будет вестись с переменным успехом, все затягивая и затягивая русских в свое горнило. И как бы ни старалась Москва, никакого социализма ей в Йемене не создать, потому что нельзя совместить феодализм и социализм.
Конечно, буржуазный автор судит с буржуазных позиций, поэтому ему чужда ленинская научная мысль о возможности перехода к социализму, минуя капиталистическую стадию развития. Но мы им еще докажем, и в Йемене будет социализм.
Теперь мы уже не летали в Йемен бомбить — там практически некого было громить. Мы просто возили на «АНах» войска в Сану, снаряды, патроны, различное вооружение, а обратно нам обязательно грузили завернутые в брезентовое полотно трупы египетских солдат, отчего в самолете стоял отвратительный сладковатый трупный запах. По пути нас встречали и провожали английские истребители «спитфайеры» или «харрикейны». Они ритуально делали облеты наших самолетов, показывали нам красные звезды, серп и молот, подчеркивая этим, что знают, кто сидит в самолетах. Иногда кричали на нашей волне русские слова. Какой-то гад научил их нецензурным выражениям, и летчики выкрикивали наш русский мат с сильно искаженным акцентом, даже было трудно понять, что они делают с «нашей матерью». Англичане держали нейтралитет — то ли знали, что в самолетах сидят русские, и им не хотелось нас убивать, то ли им приказали не ввязываться в боевые действия. Во всяком случае, мы уже привыкли к таким встречам.
Обороной в Йемене руководил полковник Кузоваткин, молодой, богатырского роста, с мужественным лицом офицер. Когда саудовско-иорданские остатки войск после нашего рейда все же добрались до столицы Саны, он сумел организовать оборону и нанес им мощный удар, по существу завершив начатый нами разгром врагов йеменской революции. За что и схлопотал себе звание генерала.
С Кузоваткиным у нас установились добрые отношения. Он не пыжился передо мной, но как-то спросил меня, в каком я звании, и был несказанно удивлен, узнав, что я майор.
— Ты, наверное, чей-то сынок? — ухмыльнулся генерал.
— Сынки не летают на войну сквозь строй английских истребителей, — ответил я, не обидевшись на предположение Сергея Алексеевича. — Сынки сидят в более цивилизованных странах. Но я тоже не сиротка: имею папу и маму. А звание — результат стечения обстоятельств.
— Да ты не заводись, — улыбнулся генерал. — Ты что-нибудь привез в этот забытый Богом край?
Я знал, о чем спрашивает генерал, но мне было крайне неудобно иметь с ним дело. Мы возили сюда виски, а в обмен получали японскую радиоаппаратуру. Обмен для нас был выгодным: японские транзисторы ценились в Каире очень высоко.
Я открыл чемоданчик. Сергей Алексеевич забрал у меня все пять бутылок виски. Из машины вытащил две запечатанные коробки, на которых я успел прочитать «Хитачи», и отдал мне.
— Будешь привозить и все отдавать мне, и никому ни слова. — Генерал хлопнул меня по плечу и радостно добавил: — Здесь это единственное утешение. Женщин совсем нет, местные с насурьмленными глазами, в чадрах все еще живут в шестнадцатом веке. Наверное, совсем не моются.
В следующий мой прилет мы встретились с Кузоваткиным на две минуты. Его ждал вертолет. Одетый в полевую форму, с автоматом, он торопился, и мне очень захотелось полететь с ним. У него что-то где-то назревало, и мой авантюрный дух не устоял:
— Сергей Алексеевич, возьмите меня. Стрелять я умею.
Он медлил всего пять секунд и, внимательно глянув на меня, кивнул:
— Вы летите в Каир завтра, так что давай!
В вертолете сидело десяток таких же, как Кузоваткин, здоровых ребят, одетых в полевую военную форму без погон. У всех автоматы, десантные ножи, подсумки с гранатами.
— Возьмем с собой майора, — подчеркнул мое звание генерал. — Сидорчук, дай ему автомат. С ножом управляться умеешь, майор?
— Обучен, — ответил я, гордый, что меня вот так просто приняли в какую-то десантную группу, которую возглавляет сам командир советских военных специалистов в Йемене.
Вертолет оторвался от земли и сразу же пошел низко над мелколесьем. Потом заросли кончились, мы прошли вдоль вади — сухого русла реки — несколько километров.
— Посмотри, какое стадо обезьян, — крикнул мне Кузоваткин. Для остальных обезьяны не существовали. — А вот и крепость, — стараясь перекричать рев мотора, добавил он. — Приготовьтесь!
Вертолет, наклонившись носом вперед, пошел вокруг глинобитной крепости. Из-за стен торчали головы людей. Они с очевидной тревогой наблюдали за нами и были готовы сразу открыть огонь. Кузоваткин показал что-то пилоту, и тот повел машину прямо к центру крепости. Мы сели на небольшую площадку, и вся команда мгновенно высадилась, профессионально заняв круговую оборону. Но никто не стрелял и никто нас не встречал — крепость словно вымерла. Так оно и было. То, что я принял за людей, когда мы подлетали к крепости, когда-то было людьми. На глинобитных стенах на кольях стояли человеческие головы. Мы рассыпались в разные стороны, пытаясь найти хотя бы одну живую человеческую душу, но поиски наши были тщетны. На стенах были только головы арабов. Останки сгоревшего вертолета бесформенной грудой лежали на площадке, которую можно было бы назвать центральной площадью.