Удивительное дело, только наши военные специалисты были тогда спокойны, хотя и понимали, что столкновение может вызвать войну между СССР и США. Мы тоже обсуждали радио- и телекомментарии. Мы знали английский язык, и на нас обрушивалась вся эта истерия. Наши полковники жили в относительном неведении. Профсоюзный руководитель, а попросту политкомиссар, собрал нас, переводчиков, и приказал информацию среди советских специалистов и их жен не распространять. Он тогда посоветовал нам: «На вопрос отвечайте, что это все буржуазная пропаганда и клевета на нашу страну. Империализм хочет поставить нас на колени, но с нашей Родиной у них номер не пройдет!»
А радио- и телекомментаторы продолжали надрываться в эфире: «До войны осталось четыре часа! „Полтава“ приближается к месту мировой катастрофы! Русские намерены идти напролом! Три подводные лодки русских с полным комплектом ядерного вооружения на борту всплыли рядом с „Полтавой“. Русский ядерный конвой из подводных лодок закрыл собой борта „Полтавы“. Американские боевые самолеты с авианосца делают облеты сухогруза и подводных лодок. Ядерной войной резко запахло в воздухе! Ракеты, запущенные с подводных лодок, достигнут берегов Америки в считанные секунды. Если США не нанесут упреждающего удара по подводным лодкам, жить американцам осталось четыре часа!»
В таком духе вопил эфир на английском, французском, немецком, испанском языках. Несколько тысяч человек собрались на набережной Нила и молча стояли, слушая страшную информацию. Да, умеют западные пропагандисты и идеологи нагнетать истерию, взвинчивать людям нервы.
«До начала войны осталось два часа! Десятки самолетов висят в воздухе. Они проносятся над самыми мачтами „Полтавы“, имитируют атаку. Но, видно, нервы у русских жгутовые, они идут вперед… Уже видна заградительная зона, выстроенная из боевых кораблей. Если „Полтава“ не отвернет в сторону, она врежется в борт эсминца».
Я сидел перед телевизором на нашей конспиративной квартире, куда меня привез Визгун. Мы глядели все, что снимала армейская хроника. Я переводил Визгуну все комментарии. Он молча слушал и мрачнел.
— Пусть только попробуют! — грозно прорычал я, даже не обращаясь к шефу.
Он пристально поглядел на меня, словно оценивая мою ментальную способность правильно мыслить и рассуждать. Его тяжелый взгляд исподлобья придавил меня к креслу.
— Ну и дурак! — тихо, но выразительно произнес он. — Кто тебя так задурил? Колесовать бы его!
Это было что-то из ряда вон: Визгун не одобрял моего ура-патриотизма. Но почему? Он же всегда стоял горой за наш патриотизм. Если бы я заикнулся против того, что творилось в океане, где медленно, но неотвратимо сближались два полушария ядерного заряда. Да, я не думал о том, что будет. Я только был уверен, что мы все сделаем правильно. Наш Никита Сергеевич не ошибается! Как он им в ООН башмаком по трибуне! Сразу все замолкли. Может быть, так с империалистами и надо? Цыц! — и башмаком. Если подводные лодки поднялись рядом с «Полтавой», это еще не значит, что их тут только две или три. Все в боевой готовности. Наверное, уже дана команда «товсь!». Палец на кнопке!
— Ты когда-нибудь задумывался, что будет, если начнется ядерная война? — неожиданно продолжил Визгун разговор.
— Главное — упредить, — произнес я, как попугай, бездумную фразу. Черт возьми! Я уже был такой набушмаченный лозунгами из газет, что своего не осталось в мозгах. А надо думать! Мыслить! Ведь этому нас учат наши идеологи. Да, но в каком направлении мыслить? Если только «пусть попробуют» — то честь и хвала. А если «что будет, коль начнется ядерная война?» — сгорим все в ядерном огне. Так мыслить нельзя.
— Что будет с нами? — снова спросил Визгун, и я понял только одно: он задал вопрос, который у меня вертелся в голове. — Вся эта тысячная орава, которая примчалась на Ближний Восток, здесь уцелеет? Горячо будет на всем земном шарике. Весь мир сгорит дотла. Одни — в огне, остальные вымрут от радиации.
Я понял, что шеф все это говорил не мне. Он просто рассуждал вслух, и голос у него был тревожный. Ничего для меня нового в его рассуждениях не было: я начитался всего этого в научных западных журналах. Меня удивляло только то, что я увидел Визгуна в другом свете — он боялся, его испугала смерть. Хотя я был уверен, что он не трус. Когда мы ездили в Ливан прикрывать нашего человека, я нисколько не сомневался, что шеф пойдет под пули и не дрогнет. А тут что-то в нем сломалось. Что? Может быть, и я всего недооцениваю? Может быть, я мыслю незрело? Для меня существует лишь «пусть попробуют», закидаем ядерными шапками. И умирать мне было не страшно, потому что эта смерть была не от направленного на меня автомата, ножа, пистолета. Она была абстрактной.
— Ты знаешь, сколько в Африке ежегодно умирает детей от голода? — спросил Визгун и сразу же ответил — видно, и вопрос он задавал не мне: — Четыреста тысяч! А может быть, пятьсот! Тебе известно, сколько погибнет детей в Америке, если мы нанесем ядерный удар по Штатам? Восемьдесят миллионов! А у нас сто миллионов детей ходят в школу и учатся. Но хоть один из них заслужил такую смерть? Почему должны умирать мои внучата? Почему?
Елки-палки! Вот это понесло шефа! У него, наверное, крыша поехала. Может быть, надо на него стукнуть Шеину? При таких мыслях еще неизвестно, куда он шарахнется. Вдруг к американцам? Ну и сукин же сын ты, Головин! Я был о тебе другого мнения. Ты ведь гордился собой, что никогда никого не предал, не донес, а выходит, ты такая же вонючая падла, как и другие. Чего же безумного в словах Визгуна? Он не хочет, чтобы погибли его внуки. Может быть, осуждает наш бараний ход с «Полтавой»? А почему, собственно, надо переть, как сохатый? Ленин учил нас быть хитрыми, уметь идти на компромисс. В 1918 году он же не поддался на провокации Троцкого и подписал Брестский мир. Разве это было нашим унижением? Нет, это было спасением советской власти. Потом мы отыгрались на немцах. Надо уметь, когда нужно, отступать. Ну, столкнемся мы лбами с американцами. Кстати, этого очень хотел Мао — мол, потом на обломках ядерного разлома мы построим всемирный коммунизм. Кому он нужен, такой коммунизм? Мы с американцами уничтожим друг друга, а они построят на земле свой желтый коммунизм. Нет, мы не должны таскать для китайцев каштаны из огня.
— Может, хватит ума у американцев и у наших и они договорятся? — неожиданно выдал я вслух свои умозаключения. И откровенно испугался значения сказанных мною слов. Я с тревогой поглядел на шефа, но он, казалось, не обратил внимания на мои слова. Только черта лысого! Визгун все замечал. Может быть, он своими разговорами специально спровоцировал меня, чтобы накинуть на шею удавку. Вот оно в чем дело! Идиот, купился на такой дешевке! Я вспомнил, как еще год назад он мне сказал: «Смотри, когда-нибудь ошибешься!» Это в связи с чем он мне пригрозил? Ага, это было связано с капитаном первого ранга из Александрии, которого я предупредил по поводу его матери. Вот и дождался, гнида! Теперь потребует письменно изложить мою точку зрения — и в Союз! Ну, я вам изложу! Из партии все равно исключат, из ГРУ попрут! Я вам напишу! Я вам такое напишу!
Что именно хотел написать, я не смог бы объяснить. Может быть, все же мне самому раньше Визгуна настрочить на него телегу — и сразу Шеину. Вот какой я бдительный. А насчет ума я имел в виду только американцев. Мне вспомнился бородатый анекдот тридцать седьмого года. Сидят двое в тюрьме, один другого спрашивает: «Ты за что сидишь?» Тот отвечает: «За лень. Мы с соседом выпивали и политические анекдоты рассказывали. Легли ночью спать, а жена говорит: „Пойди донеси на соседа“. А я ей отвечаю: „Спать хочу, утром донесу“. А сосед не поленился — ночью на меня донес».
Господи! Опять Головин сукиным сыном хочет обернуться. А если он не собирается на меня стучать, а я стукну… Может быть, спросить его: мол, Борис Иванович, вы на меня телегу сегодня или завтра настрочите? Может быть, он не знает анекдот про ленивого? А что, и спрошу. Терять мне нечего, кроме карьеры.
— Борис Иванович, вы когда на меня стукнете советнику-посланнику? — произнес я небрежным тоном, словно мне вообще бояться нечего и все будущие неприятности не про меня.