— Тяжко? — спросил он.
— Устал, — ответил я, и он все понял.
Мы чокнулись, и я одним глотком опрокинул в себя водку.
— Я пошел. Каюту третьего помощника тебе покажет любой матрос. Что и как делать — не мне тебя учить. Ты кто?
— Паспорт, журналистское удостоверение со мной. Больше никакого прикрытия, да оно и не нужно. На обратном пути высадишь — вот и все.
Владик ушел. Я почувствовал, что действительно устал. И через минуту уже крепко спал, ничего не чувствуя и ничего не ведая. Проснулся, когда теплоход был уже в море. Играла музыка. Какой-то ансамбль развлекал пассажиров на электроинструментах. Казалось, все пассажиры теплохода собрались на палубе. Девушки и женщины надели на себя все самое богатое и изысканное и были в разноцветных огнях настоящими богинями.
Шесть дней на борту комфортабельного теплохода показались мне раем, где ангелы в легких воздушных платьях порхали с палубы на палубу, загорали у бассейна, ночи проводили в барах и ресторанах, заводили скоротечные романы, ссорились и мирились. Одним словом — жили жизнью, полной удовольствий, которые им давало морское путешествие.
Я тоже был приобщен к этой отдыхающей элите, мог позволить себе обедать в ресторане первого класса, проводить время в баре и даже играть с «одноруким бандитом» — игральным автоматом. И, что самое удивительное, я дважды обыграл этот железный цветной ящик, вытряхнув из его карманов почти пятьсот долларов. Не играл только в рулетку: бегающий шарик не внушал мне доверия.
Очаровательных девочек тут было пруд пруди, и они охотно со мной знакомились. Одна из них, француженка Жаннет, с такой доверчивостью и преданностью относилась ко мне, что я даже привел ее в свою каюту и с возбуждением и трепетом юнца целовал ее нежные губы. Испорченный опытным бабьем, я уже подумывал посягнуть на невинность этой девочки, но вдруг узнал, что ей нет еще шестнадцати и сразу потерял к ней интерес, с сожалением подумав о ее матери, которая благосклонно поглядывала на меня.
Мы уже шли обратно. Мне оставалось наслаждаться этой жизнью еще пару дней, и я с большим сожалением ждал конца моих каникул.
Ночью меня посетил Владик.
— Ты не хотел бы побыть в нашей компании? — спросил он. — У одной из девушек день рождения.
Я обрадовался приятному развлечению, быстренько сходил в магазин и купил в подарок целый набор французской парфюмерии — десять шикарных предметов.
Мы прекрасно провели время. Я сразу вписался в среду остроумных и веселых студентов — их наняли на теплоход в каникулы, раскованных и без архаичных предрассудков. Я пил, искренне веселился, а время неумолимо сокращалось, как шагреневая кожа, неумолимо приближая меня к катастрофе, о которой я еще не подозревал. Если бы можно было говорить языком радио- и телекомментаторов, которым они говорили во время карибского кризиса, когда «Полтава» везла на Кубу ядерные ракеты, я бы сказал: «До катастрофы осталось тринадцать часов».
Я целовался, обнимался, почти честно признавался очаровательной брюнетке из Одессы по имени Лера, что влюбился. Даже сделал ей предложение выйти за меня замуж, назначив день свадьбы на первое сентября.
— Давай сначала познакомимся, — предложила Лера. — Раньше так делали. А то пойдешь под венец и не знаешь с кем.
— Что ты хочешь обо мне узнать? — спросил я, любуясь этой красоткой.
— Ну, например, храпишь ли ты во сне?
— О, это мое главное достоинство. Я настолько способен, что быстро научу и тебя храпеть. Ты представляешь, что мы будем выделывать вдвоем по ночам!
— Так мы по ночам будем храпеть? — лукаво спросила она. — А я думала…
— Правильно думала. В промежутках между храпом… — Но она закрыла мне рот ладонью, не дав договорить.
— Что ты тут делаешь на теплоходе? Владик тебя так расписывал, что я даже решила тебя прикупить на весь рейс. Сколько стоит ваша светлость?
— Моя светлость не продается, а может быть вручена вам в качестве приложения.
— К чему?
— К моей любви!
— Я правильно поняла? Твою любовь можно купить, а тебя получить даром? — Она откровенно смеялась надо мной, все время подсовывая какой-либо подтекст под мои слова. Но я был уверен, что нравлюсь Лере, и прикидывал, какая была бы из нас прекрасная пара, по крайней мере, внешне.
— Я добровольно и с охотой передаю себя в твои руки.
— Не выкручивайся, а отвечай на поставленный вопрос.
— Отдыхаю, как все. Я папенькин сынок. Он решил, чтобы я проветрился.
— Это ты сочинил для меня? Рисуешься, хвалишься, чтобы я растаяла. А на самом деле я знаю, кто ты, раз тебя опекает Владик. Я не такая уж непроходимая тупица, чтобы не понять этого. Когда ты появился на теплоходе после Александрии, я подумала, что…
«Ну поняла и поняла, ничего страшного тут нет. Не пройдет и десяти часов, как я также исчезну с судна в Александрии. А ты, милая, будешь спать в своей каютке. Жаль, придется уходить, а было так комфортно…»
— А что, дочка секретаря Жовтенского райкома партии не могла бы составить счастье рядовому армии ЧК? Или в вашем кругу это не принято?
— Что? Составлять счастье?
— Спускаться по социальной лестнице.
— Давай с тобой выпьем шампанского, и я тебе расскажу про эту лестницу. — Она взяла из ведерка бутылку шампанского, я открыл, и мы, не обращая внимания на распавшуюся попарно компанию, выпили по целому фужеру вина. После этого она меня поцеловала. Да, все же умеют в Одессе чему-то научить хорошенькую девушку. Когда же она прошептала мне, что хотела бы посмотреть, как устроена моя каюта, я пришел в еще большее восхищение. Мы с ней ушли, и я не подозревал, что через несколько часов для меня закончится этот пир и наступит чума.
Теплоход я покинул ночью. Провожал меня только третий помощник капитана. Владик стукнул меня по плечу и сказал:
— Случится быть в Одессе, обязательно найди меня. Телефоны, которые я тебе дал, все действующие. Последний — моей матери. Она всегда в курсе, где меня носит.
— К сожалению, я не могу тебе сказать: «Будешь в Москве, найди меня». Скорее всего, я буду в Кишиневе. Одним словом, я тебя найду. Когда это будет? Возможно, очень скоро.
Я не был провидцем, но моя катастрофа уже наступала мне на пятки на египетской земле. Я шел через вокзал на площадь, но еще не чувствовал, что под ногами у меня загорелась земля. Она тлела все сильнее и сильнее и вот-вот должна была полыхнуть.
Моя машина была на стоянке под надежной охраной. Только я ее не взял. Проще и надежнее уехать на такси — береженого Бог бережет.
Я разбудил пожилого араба, который спал, привалившись к стойке машины.
— Покажи, на что способен твой кар. Выжми из него сто миль. Если быстро доедем до Каира и ты не позволишь никому нас обогнать — плачу двойную цену.
Араб молча кивнул, и мы рванулись с места, как пришпоренный конь. Надо сказать, видавший виды «мерседес» промчался весь путь на большой скорости, ни разу не чихнув. За квартал до гостиницы, где жили советские военные специалисты, я вышел, дождался, пока такси исчезло за углом, и быстрым шагом, остро прислушиваясь к любым звукам позади себя, за несколько минут добрался до подъезда гостиницы.
Дежурный, бдительный полковник Россомахин, принялся было выяснять, где это я, какой-то переводчик, шлялся до трех часов ночи.
— Я должен письменно донести генералу Пожарскому, что вы пришли в гостиницу в три часа семь минут.
— Не семь минут, а пять! — взыграл во мне бес. Я разозлился на слово «донести», хотя это был его повседневный язык. — И нечего приписывать мне больше, чем на часах.
Он — счастливый. Он не понял моей иронии. Ему показалось, что это очень важно — семь минут или пять, поэтому, став, как истукан, категорично заявил:
— Я свои часы проверял в двадцать четыре часа по Москве, по бою курантов! И нечего тут увиливать от ответственности!
Конечно, чего там увиливать, он же свои часы проверял по курантам. А часы у него советские, чистопольского завода, не то что мои, швейцарские. Советские часы — лучшие в мире часы, советский карлик — самый маленький карлик, а советский рак — самый лучший рак. Каждый раз мне приходит это на ум, когда мы твердим, как попугаи, что «советское — значит, отличное», хотя я вволю насмотрелся на то отличное, что выпускает Запад. Поэтому я по вопросу «отличного» был уверен лишь в наших самолетах, танках, ракетах — тут мы даем Западу сто очков вперед. Поэтому нас боятся и не знают, чего от нас можно ожидать.