— Феликс, просвети меня насчет Дуси.
— Муж капитан. Основная ее жизнь начинается, когда он в плаванье. Любит мужиков, особенно молодых. Она наша «скорая помощь» — кому пары не хватает, Евдокия всегда под рукой. Вот тебе не хватало… — Он засмеялся, я тоже — все это довольно забавно.
— Вы, грушники, ограниченный народ. А мыслить надо шире, перспективно. Правда, у вас и возможности такой нет. Хочу предупредить. Там, в пехотном, особист из ГРУ, будь с ним поласковее — сволочь отменная. Он на тебя настрочит доносов по всякому поводу, чтоб было видно, как он работает, и способен разглядеть аморалку. Тем более после твоей заграницы ты для него как красный плащ для быка — ненавидит всех, кто бывает за границей. Ладно, еще успеем поговорить.
За предупреждение спасибо. Уже в понедельник утром я встретил этого особиста. Капитан лет сорока — в таком возрасте капитан — неудивительно, что озлоблен на всех, особенно на тех, кто бывает в загранке, и на тех, кто старше его по званию и моложе по возрасту. Всюду ему мерещатся разгильдяи и интриганы, которые не дают ему продвинуться по служебной лестнице.
Марат Федоров рослый, худой, слегка согнутый, как вопросительный знак, с большими залысинами, гладко зачесанными волосами, глаза бесцветные, водянистые, губы тонкие, злые. Белые пятна по телу — страдает редкой болезнью — ветлиго. Улыбка кривая, как бы говорящая, что он уже меня раскусил, понял, что я за птица, и ждать ничего хорошего не приходится.
Капитан окинул меня презрительным взглядом, пощупал глазами мои черные брюки из ткани «дипломат», свитер цвета электрик и хрипловатым голосом процедил:
— Здесь пехотное училище, притом высшее, появляться надо в военной форме.
— В пехотной? — спросил я со скрытым сарказмом.
— В пехотной! И при этом начищенной и наутюженной, чтобы быть примером. Чтобы о вас судили, как обо всей нашей Советской Армии.
— Группа африканцев тоже будет в пехотной форме? — уже издевательски поинтересовался я.
Марат не понял, он лишь криво ухмыльнулся и ответил:
— Переоденем, не в новое, но переоденем.
— К сожалению, у меня нет военной формы, — сказал я, считая, что мы исчерпали эту тему разговора.
Ан нет! У Марата на все были готовы ответы:
— Вам мы выдадим офицерское обмундирование согласно артикулу: полевую, шерстяную, парадную, ботинки и офицерские сапоги, два ремня и кортик. Службу будете нести, как все.
Он мне уже надоел своим педантизмом и попыткой распоряжаться мной по своему усмотрению.
— Вас, наверно, не проинформировали, кто я, уважаемый Марат… как ваше отчество?
— Я в курсе, такая моя должность. И отчество мое «товарищ капитан».
Ну и скотина! Носить военную форму я не собираюсь, получить ее могу. Главное, надо решить дни занятости. Два раза в неделю история КПСС. Мне, пожалуй, удобно вторник и пятницу. Я тут же сказал это особисту. Он поглядел на меня со своей кривой улыбкой, лишний раз показав, как он меня презирает, и решил поставить на место.
— Здесь я командую, когда и что будут делать иностранцы. На вашу историю вам отводится суббота и воскресенье. — Очевидно, в его душе заплясала радость, что он мне испортил субботу и воскресенье. Но не тут-то было, чтобы я так легко уступил.
— Вы, очевидно, не изучали психологию человеческого сознания, — понес я ахинею, чтобы унизить этого дундука. — Так вот, восприятие политических наук, и имейте в виду, не моей истории, как вы пренебрежительно отозвались об истории КПСС, воспринимается сознанием в эти дни недели и резко снижается в субботу и воскресенье. Генерал-полковник поставил передо мной задачу сделать их всех коммунистами и комиссарами, преданными нашей Родине и социализму. Я вынужден обратиться к начальнику политотдела и выразить свое возмущение вашим пренебрежительным отношением к истории КПСС, Марат Капитанович!
Я врезал ему по самому больному месту и по тому, что у людей зовется мозгами.
Марат пожевал, пожевал полученную информацию и сдался:
— Если уж дело касается сознания, психологии, то пусть будут вторник и пятница. Просто я подумал, что надо их занять чем-то в субботу и воскресенье. Не оставлять же их без внимания в выходные дни.
Он сдался, но я нажил в его лице лютого врага, который будет день и ночь сидеть в засаде, чтобы меня на чем-нибудь подловить.
Наконец я получил возможность встретиться со своими двадцатью шестью будущими комиссарами. Дежурный офицер выстроил их в одну шеренгу и долго расставлял по ранжиру. Двух девушек он поставил в конце шеренги, но я сказал ему, что их надо ставить во главе шеренги. Все черные, как наваксенные, некоторые с синеватым оттенком, но все со светлыми ладошками, именно ладошками, потому что кисти у них были маленькие и ладошки маленькие, не то что лапы у Марата. Девушки были посветлее, с короткой вьющейся прической. Одна даже по-своему симпатичная, но обе губастые и худые, плоские, без грудей. Я сразу представил себе, как на них будет сидеть военная форма.
Моя английская речь о том, что они находятся в стране победившего социализма и строящегося коммунизма, что нынешнее поколение будет жить при коммунизме, как заявил Первый секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев и так записано в нашей партийной Программе, произвела большое впечатление. Особист стоял в сторонке и согласно кивал головой, делая вид, что понимает, о чем я говорю.
Старшим у них был товарищ Джордж Нуемо, двадцать шесть лет просидевший в тюрьме в Южной Африке, лично знавший Манделу по тюрьмам и подпольной борьбе. Двое были ранены, когда выходили в Танзанию, откуда их забрал наш самолет.
Первую телегу на меня Марат накатал после того, как я, получив всю военную форму, бросил ее в машину и отвез на Привоз, где оптом продал одному барыге. На общее построение офицерского состава я пришел в своем штатском платье, чем вызвал удивление у начальника училища генерал-майора Меренко. Он, проходя мимо строя, покосился на меня, что-то сказал замполиту, тот ответил, и они пошли дальше. Марат сразу учуял, куда подул ветер, и накатал на меня телегу генералу. Но тот посчитал это слишком мелким и ненужным, поэтому меня не вызвал. Лишь на следующем построении тихо спросил:
— Почему вы не в форме?
— Всю форму, товарищ генерал, у меня украли в училище. Комната моя не закрывается. А так я бы с удовольствием оделся.
— Даже с удовольствием, — ухмыльнулся генерал. — Ну что же, выдадим вам новую форму… через два года. Согласно сроку.
— Я подожду, товарищ генерал.
Генерал юмор понимал, он улыбнулся и добавил:
— Ждите! А пока на построения не приходите. Ваше место с группой иностранцев, проводите с ними политчас. Это ваше время и ваше дело.
Жил я в казарме, мне дали комнату рядом с иностранцами, и я имел возможность часто с ними общаться. Глядя на них каждый день и беседуя с ними, я стал привыкать к их цвету кожи, и мне они уже не казались такими черными. А девушки были даже не прочь со мной пофлиртовать. Худенькие и без грудей, они казались мне подростками, и я был удивлен, узнав, что одной уже двадцать пять, а другой двадцать шесть лет. Однажды я угостил их шабским вином, и они разоткровенничались. Оказалось, что они обе еще девушки, но не хотят ни с кем просто так переспать. Это не укладывается в их революционную мораль — пока идет борьба, они не будут заниматься сексом.
— Если я и отступлю от революционной морали, — сказала одна с библейским именем Юдифь, — то хотела бы, чтобы первым мужчиной у меня был красивый белый. А с нашим я буду, когда выйду из борьбы.
Это был явный намек на меня, поэтому я решил больше их вином не угощать и в роли соблазнителя Африки не выступать.
Лекции по истории большевизма я им читал без учебника и без конспектов, по памяти, что поднимало мой авторитет в их глазах. Из отдельных высказываний, вопросов я сделал выводы, что они пользовались троцкистскими работами и были уверены, что Советский Союз мог бы за неделю свергнуть режим апартеида и установить социализм в Южной Африке. Мне пришлось потратить много часов, чтобы внушить им ленинские идеи об объективном характере свершения социалистической революции, что революцию в Африку нельзя принести на советских штыках.