— Вы должны делать свою революцию сами, а мы вам поможем. Для этого вы приехали к нам, чтобы научиться, как делать революцию. Вот когда вы захватите власть, тогда по вашей просьбе мы перебросим в помощь вам наших бойцов-интернационалистов и вооружение.
Самое главное они усвоили: они должны начать революцию, а Советский Союз им поможет.
Мне не нравилось жить в казарме, я хотел иметь квартиру в городе, куда мог бы пригласить какую-нибудь привлекательную гостью. При очередной встрече с Евдокией я высказал ей эту мысль, и она сразу же на нее откликнулась.
— Ты еще только подумал, а я уже твою проблему решила, — заявила она торжественно. — Моя приятельница, доктор биологических наук Нина Сергеевна Шульгина из института глазных болезней имени Филатова, имеет двухкомнатную квартиру. Ты можешь в ней поселиться, она будет только рада. Женщина она интересная, но ей уже за пятьдесят, так что тебя можно туда поселять.
«Это верно, Евдоха! Хватит с меня старушек. Ты последняя».
— Не вздумай туда молодых шлюшек приводить! — погрозила она мне пальцем, словно я достоин только спать со старушками. — Нина тебя быстро выставит. Да и я могу тебя застукать…
И все же я поселился у Нины Сергеевны, которая оказалась маленькой, худенькой, симпатичной женщиной с возрастом, написанным на ее лице, изумительно доброй и приятной в общении. Она жила в квартире своего бывшего мужа, который ушел к другой женщине, и приходила иногда ко мне в гости, предварительно испросив разрешения по телефону.
Дважды Нина Сергеевна выступала на международных конгрессах по теме лечения химических ожогов глаз, и я переводил ей доклады на английский язык. С ней было интересно разговаривать на профессиональные темы, но однажды, после шампанского, я поделился с ней мучившей меня мыслью об одесских чекистах. Это была извинительная неосторожность.
— Если вы намерены взорвать эту установившуюся преступную практику, — сказала она довольно серьезно с какой-то тревогой в голосе, — то стали на опасную тропу. Вы думаете, вам простят, что вы замахнулись на сытую жизнь сотен людей? Как только вы начнете разоблачения, вас просто-напросто убьют. Чекисты это делать умеют, труп отвезут в море и с камнем на ногах скормят рыбам. Я вас не пугаю, я знаю такие истории, когда люди исчезали, и лишь слухи вились тонкой струйкой над тем местом, где они жили. Храни вас Бог! Подумайте, на кого вы замахиваетесь? Огромный аппарат, никакой власти не подчинен. В Одессе многие знают, чем и как промышляют сотрудники КГБ: что привозят, что увозят за рубеж. Ты еще многое узнаешь, — перешла она вдруг на «ты», — из того, что чекисты творят в Одессе, но ты и вида не подашь, что возмущен этим. Толя, я тебя умоляю! — вдруг воскликнула она испуганно. — Не влезай! Лучше не общайся с ними! Ты чистый, не замаранный. Как они допустили тебя к себе? А уж если допустили — молчи! Я тебе открою одну тайну, никто никогда от меня этого не слышал. Как-то ночью меня вызвали в клинику, привезли майора КГБ. Лицо его все в фиолетовых чернилах, глаза мертвые. Я в это время еще только экспериментировала на кролике лечение химических ожогов глаз, в том числе и фиолетовыми чернилами. Это сильный химический препарат. У меня уже были результаты: восемьдесят из ста случаев вылечивала. И я решилась попробовать на нем — риска тут никакого, а шанс спасти хоть один глаз был. Мне нужен был человек, который уже перенес подобный ожог глаза, хотя бы частичный. Чекисты нашли такого человека, пять лет назад он умышленно погубил чернилами глаз, чтобы его освободили из тюрьмы. Я взяла у него кровь, приготовила сыворотку пострадавшему. Короче, я превратила этого майора в лабораторию по выработке антител. И что ты думаешь? Его организм переродился, началось выздоровление глаз. Один глаз удалось спасти полностью, а второй стал видеть лишь на двадцать процентов. Это прелюдия к тому, что ты сейчас узнаешь. Однажды вечером я долго задержалась в лаборатории, он пришел туда и спросил: «Вы хотите знать, что со мной произошло?» Я ответила ему, что предпочитаю чужих тайн не знать. Но он настоял: «Я обнаружил, что некоторые наши сотрудники вывозят за рубеж червонцы. Мой рапорт председателю Комитета стал достоянием одного из участников преступной группы. Через пять дней после моего рапорта (за это время не было даже назначено расследование) на лестничной площадке моего дома кто-то брызнул мне в лицо чернилами».
Я подумала: «Дурачок, радуйся, что это были чернила, а не кислота». Но и радоваться было нечему. После выписки из клиники он вскоре исчез. Жена его рассказала, что труп выбросило на берег, рыбы объели лицо. Опознали, оказывается, несчастный случай, поплыл на рыбалку и утонул. Сделай правильные выводы!
Я мысленно представил себе всю эту картину, всю разработку по уничтожению опасного свидетеля и понял, что со мной можно поступить и лучшим, и худшим образом, а результат будет один — смерть. И зачем мне это надо? Ведь ходить придется по лезвию бритвы. А разве я не ходил по этому лезвию там, в Каире, Луксоре, Бейруте? Не мне ли предназначались железные прутья, испанская наваха и пули? Да, но там был враг, я ждал нападения и в крайнем случае мог отсидеться, выйти с прикрытием. А тут? Ни прикрытия, ни отсидеться. Даже разрабатывать операцию по моему уничтожению не будут, возьмут готовый вариант с майором и перенесут его на другого майора — и мне крышка. Я среди них свой, меня можно завезти на катере в море к нейтральной полосе, к краю двадцатимильной зоны, и там за борт. Это при условии, если я засвечусь. А куда я могу сообщить, дать информацию?
— Пробиться бы на самый верх, — тихо произнес я, и Нина Сергеевна тяжело вздохнула. — К Леониду Ильичу Брежневу. Я слышал, что он демократичный мужик. Это Никита Сергеевич обюрократился, никого не принимал, особенно в последний год своего правления.
Откровения Нины Сергеевны, да еще ее рассказ о несчастном майоре подстегнули меня. Может быть, сыграло свою роль французское шампанское, которое мы пили по случаю Нининого дня рождения. Скорее всего, во мне глубоко сидело то, что мы называли патриотизмом. Я не был камикадзе, не был пионером, бегущим навстречу мчащемуся поезду, размахивая красным галстуком, чтобы спасти людей, но я был патриотом, поэтому именно сейчас, пока я слушал Нину Сергеевну, я и принял решение быть хитрее погибшего майора, учесть его ошибку с рапортом и скрупулезно просчитывать каждый свой шаг. Это тебе не подбор кандидатов на вербовку, здесь профессионалы, надо быть, как выражался Ленин, архиосторожным, поменьше вопросов, а если вопросы, то в безопасной обертке. Ясно, что никто из них мне не даст письменного документа: «Я, мол, такой-то и такой-то сообщаю, что возил советскую валюту…» Нужны бы какие-нибудь бумажки, ах как нужны!
— Нина Сергеевна, если я откажусь, я предам этого майора. Он же не ради самого себя, не ради карьеры пошел на амбразуру. Он хотел закрыть собой эту брешь. Вы думаете, майор не знал, на что шел? Так вот и я знаю, на что иду. Повезет — проскочу это минное поле, нет — пойдет третий, потом найдется четвертый, пятый, но прорвемся.
— Он знал, что его подстерегает опасность. — Она поднялась и вышла из комнаты. Через пару минут принесла мокрый целлофановый пакет, с которого стекали струйки воды. Нина Сергеевна протерла его полотенцем и протянула мне.
— Толя, перед тем как майор вышел из клиники, его жена принесла ему этот пакет, и он просил меня сохранить его, даже если с ним что-то случится. Вот я и сохранила. Возьми, он теперь твой. И храни тебя Господь! — снова она пожелала мне Божьей защиты.
Поздно вечером я прочитал тетрадь майора. Это было нечто вроде дневника. Но написан был не по дням, а по событиям, но с датами. Там он записывал, кто и когда менял червонцы, кто провозил за рубеж золото и бриллианты. Много было там информации, которую он систематизировал в своем рапорте, черновик которого я обнаружил в конце тетради. Рапорт был на имя Богданчака, Председателя КГБ Одессы, но был набросок и на имя Председателя Комитета госбезопасности СССР, который, видимо, он не успел написать и отправить в Москву. Кроме того, были пять снимков, людей на них я не знал, хотя лицо одного мне все же показалось знакомым. Фотографии были некачественные. Очевидно, снимали нашим аппаратом для секретной съемки.