Я упаковал все обратно в целлофановый пакет и опустил в бачок с водой в туалете. Я догадался, что он там именно и хранился.
Раньше мне было проще, я работал среди врагов, не вызывая у них подозрений, теперь должен работать среди своих, и упаси Бог вызвать подозрения. Я все еще не решил, что буду делать с информацией, которая может быть для меня приговором. Все зависело от того, куда она пойдет, для какой цели. Здесь главное — не ошибиться. Возможно, я и решение принял потому, что сработал инстинкт, привычка собирать информацию, сработала психология разведчика, и я уже не мог остановиться. Я мысленно намечал себе активных информаторов, которые без вопросов могут рассказывать о преступной деятельности других. Следуя железному правилу ничего не записывать, я набивал голову сведениями, эпизодами. Стоило сказать мне Евдокии, что у Милки, жены Владика, я видел три банки спермацетового крема, который способствует разглаживанию морщин на лице и шее (это я сказал с определенной целью, задев больное место Кии), как она сразу выложила информацию, от которой глаза полезли на лоб:
— Владька на китобойщиков имеет компру, они ему сто банок крема отдали. А он у нас на толчке ой сколько стоит! На одном креме Владька катер купил. Я просила Милку: продай мне пару банок подешевле. Она, сучка, не продала, сказала, что нет у нее и не было. От жадности скоро в туалете не будет штаны снимать, чтобы дерьмо не пропало. А китобойщики что? Кому доллары загнали, кому боны для спецмагазина, кому порнуху привезли, карты с голым бабьем, презервативы с усами, а то и пистолет… Таможня китобойщиков досматривает сквозь пальцы, комитетчики не ловят. Так в согласии и живут.
Как-то вечером я заехал к Владику. Было жарко, и дверь на кухню плотно не закрыли. Я вошел в коридор и уловил фразу: «…вторую половину получишь в долларах, когда доставишь…». Они услышали мои шаги, и в дверях выросла солидная фигура Владика. За ним стоял носатый с выпуклыми глазами мужик.
— А, это ты, я думал, кто-то чужой. Проходи, Мила там, я сейчас освобожусь. Это наш человек, — сообщил он лупоглазому.
Его лицо я сразу запомнил, хотя оно мне было совсем ни к чему, так, по крайней мере, мне тогда казалось. Однако недели через две я встретил это лицо в сквере, на улице Советской Армии. Там ярые болельщики за «Черноморца» спорили о перспективах футбола. Он увидел меня первым и поклонился.
— Добрый вечер! Что вы думаете о последней игре «Черноморца»?
Мне этот «Черноморец» был до фени — я не был любителем футбола, а тем более фанатом, но я сразу врубился в ситуацию и, изобразив заинтересованность, воскликнул:
— Нет точных ударов по воротам! Ведут хорошо, прорываются, а вот ударить — им нужен чужой дядя!
Моя сентенция профессионала-болельщика, который и матча последнего не видел, пришлась как маслом по сердцу носатому. То, что я сказал, можно без ошибок говорить о любой плохо сыгравшей команде. Можно добавить про вялость игры, и ты уже все знаешь. А чего не знаешь, узнаешь от болельщиков. Так и произошло за несколько минут. Сразу подключился толстомордый в майке с выпяченными губами:
— Нет, вы только посмотрите на этого фендрика! «Ведут хорошо, прорываются!» Они вяло играли! Как тараканы после «боракса». Учти и не берись судить!
— Простите, — вмешался длиннющий фанат, — в первом тайме — да! Но второй тайм они раскрутили! Еще как! Времени не хватило!
— Что ты понимаешь, селедка! — ответил толстомордый, цвыкнув сквозь зубы слюну.
Тут пошло, поехало, подключились еще трое, и каждый хотел высказать свое мнение. Но тем фанаты и были сильны, что они не любили ничьих мнений, кроме своих, и старались перекричать друг друга, распаляясь все больше и больше. В споре им очень помогали руки, которыми они размахивали, доказывая свою правоту. Очевидно, английское «фэн» — «болельщик» — произошло в Одессе, хотя «фен» означает вентилятор. Как вентилятор машет лопастями, так и болельщики руками.
— Пойдемте отсюда! Вы уже их завели часа на полтора! — засмеялся носатый и вежливо взял меня под руку. Я, конечно, хотел, чтобы он взял меня под руку — значит, я вызываю у него доверие, и если тонко провести с ним партию, то узнаю много интересного. Во всяком случае, что означала фраза: «…Вторую половину получишь в долларах, когда доставишь…». Эти доллары обещал носатый Владику за какую-то услугу. Что-то он должен доставить куда-то. Видно, серьезное и, видно, стоящее, раз пятьсот долларов.
Мы повернули в аллею и неторопливо пошли в сторону от кричащих «фенов».
— Меня зовут Наум Моисеевич, но называйте просто Нюма, я не люблю по отчеству. А как ваше имя? Мы не познакомились у Владика.
— Тоже просто зовите Толей. Мы же не в официальных отношениях.
— Вот именно! Не в официальных, и думаю, не будем, потому что мы люди, живые люди, которые хотят пить, есть, хорошо одеваться, помогать друг другу. Я всегда был в добрых отношениях с товарищами — вашими коллегами, и мы были довольны друг другом. Не сомневайтесь!
«Куда он клонит? Черт возьми! Но клонит он к чему-то такому, за чем скрывается нужная мне информация. Что-то он хочет от меня. Надо его высветить. „…Мы были довольны друг другом“, — эта фраза — ключ ко всему остальному, к взаимоотношениям».
— Я сторонник добрых отношений. При всех обстоятельствах мы остаемся людьми, — запустил я многозначительную фразу и сразу получил нужный ответ:
— Толя, служба ваша не вечная, когда-то она перестанет вас кормить, и тогда вы оцените все, что сделали сейчас. Будущее надо закладывать сегодня! Это рецепт для умных людей.
— Согласен! Я всегда так думал и действовал. Что вы хотите, чтобы я сделал для вас и… для себя?
— Я хотел бы только одного в наших отношениях, чтобы мы обо всем знали только двое: вы и я. Не посвящайте Владика в наши дела. Он довольно опасный человек, если вы перестанете быть его другом.
— Когда знают двое, то знают только двое. Когда трое — это уже не секрет и нет никаких гарантий.
— Мне нравится ваш реализм. — Он сделал паузу и, заглянув мне в лицо, сказал: — Я хотел бы отправить с вами небольшую, да, небольшую посылочку. В Бейруте вас встретит один господин, вы скажете ему, что привезли кое-что от Нюмы. Передадите — получите пятьсот долларов и пятьсот, когда вернетесь.
— Нюма, давай все начистоту. Что это «кое-что от Нюмы»? Наркотики? Бриллианты? Другие ценности? Я вслепую не играю. Я должен знать, на что и за сколько иду. Тут уж я стараюсь как надо.
— Повезешь бриллианты. — В голосе Нюмы прозвучали властные нотки. Он уже начал распоряжаться мной. А мне еще предстояло кое-что выяснить. Например, откуда бриллианты? Если это не обработанные, то откуда алмазы? Возможно, якутские, значит, есть налаженный канал, работает цепочка: шахта, доставка, организация переправы, передача в Бейруте. Для меня определятся только два звена: Нюма и человек в Бейруте. А самое важное в цепочке — кража алмазов и кто над этим всем стоит.
— Сырые или обработанные? — спросил я между прочим.
— Тебе это знать ни к чему. Но скажу: якутские алмазы.
— Обязательно надо знать. Моя доля неизменна, будут ли то бриллианты или алмазы? Я бы хотел делать свое дело за десять процентов. Думаю, это справедливо. Тот, кто украл алмазы и доставил их сюда, — мало чем рискует. Ты, Нюма, тоже в стороне в случае, если… А я сразу под восемьдесят восьмую плюс контрабанда. Военный трибунал. Тут чистых пятнадцать строгого режима. В общем, за десять процентов.
Наум Моисеевич помолчал, пожевал губами, видно, что-то подсчитывал, потом сказал:
— Мы же не будем оценивать все это у ювелира? Как мы оценим твои десять процентов?
— Каждый десятый камень — мой!
Нюма засмеялся, ему, видно, понравился мой юмор в арифметике.
— Все вы одинаковые, что Владик, что ты, что Леонид.
«Хотелось со мной подешевле. Видать, Владик много брал — десять процентов, решил подключить меня, вроде новичка, чтобы тысячью долларов обходиться, в то время как я должен был везти бриллиантов на сотни тысяч. Видно, это и есть основной источник дохода у Владика и какого-то еще Леонида. За счет меня хотят расширить переброску алмазов за рубеж. Тут целая корпорация. А как мне быть? Надо думать, принимать какое-то решение».