— Нельзя поощрять жуликов. Они не должны забывать, кто тут власть. Им должно быть радостно и приятно, что мы их посетили. Такова се ля ви!
Я не стал артачиться и требовать, что хочу сам заплатить за свою отходную. Меня бы не поняли и подумали, что у меня от счастья поехала крыша, что, покидая Одессу, я стал идиотом. А еще Владька рассказал всем, как я хотел жениться на одесской хуне, его агенте, что полностью убедило всех — я заразный, то есть идиот.
В Москве уже была осень: листья пожелтели, кое-где осыпались, и, признаться, такой пейзаж лишал меня хорошего настроения. А все-таки следовало бы радоваться: я без ущерба для себя выскочил из передряги, границы которой даже не предполагал.
Рано утром я выкатился на машине из ворот училища и при свете фар увидел Марата. Он явно поджидал меня и замахал рукой, чтобы я остановился.
— Хочу тебя проводить до окраины, — сказал он как-то глухо и добавил: — Мы поедем не в сторону аэропорта, а другой дорогой, я покажу, как ехать.
Я не стал с ним спорить и лишь подумал, что знаю единственную дорогу — это трассу. Но Марат был старожил, ему здесь все дороги известны. Мне было ясно: капитан это делал неспроста.
Через полчаса блужданий и поворотов мы наконец-то выбрались за город, но Марат меня не остановил и продолжал молча сидеть рядом. Дорога была в этот час еще не загружена, и я шел со скоростью более ста километров. Лучи фар равномерно бороздили шершавое покрытие дороги. Где-то на двадцатом километре Марат повернулся ко мне и сказал:
— Толя, дальше ты поедешь один. Будь очень внимателен на дороге, никого не подсаживай, даже если это будет красивая девушка. За четыре часа ты дойдешь до Киева, там у поста ГАИ тебя будет ждать мой брат. В Киев не ходи. Он тебя проводит до Московской трассы. Останови, пожалуйста, возле будки дорожников.
— Марат, ты можешь мне что-нибудь объяснить?
— Я уже все объяснил, прощай!
Мы крепко пожали друг другу руки. Не знаю, каким импульсом я руководствовался, но задержал его руку:
— Я хочу подарить тебе свои часы.
— Спасибо! Но мне нельзя их носить. — Он вышел из машины, худой, длинный, военная форма еще больше подчеркивала его худобу, и сразу же исчез из моего поля — зрения, растворившись позади в полумраке. Я не стал размышлять над его поведением, ясно было одно: с момента моего отъезда мою судьбу определял кто-то мне неизвестный, но решивший, что выпускать меня живым далеко от Одессы не следует. Если я все же проскочу эти четыреста пятьдесят километров, то меня должны остановить в Киеве. Значит, принцип простой: тот, кто много знает или, возможно, знает, долго не живет. Почему же не поручили шлепнуть меня Марату? Удобно, выехал со мной, за городом пустынно. Значит, он еще не готов для таких поручений, но оказался свидетелем задания, которое кому-то давали на меня. Не случайно он вывел меня на трассу кружным путем, где-то должна быть засада. Черт возьми! Сюда ехал — на бандитов напоролся, но это первоклашки по сравнению с Владиком и его командой. Обратно еду на мушке снайперской винтовки или под прицелом молодца с кистенем. А Марат? Ай да Марат! Способен не только телеги писать, но и порядочность проявить. За добро — добром. Ну что же, спасибо тебе, капитан. Буду рад, если Шеин выполнит обещание и пристроит тебя куда-нибудь подальше от наших «друзей». Почему же этот таинственный шеф, с которым посоветовался Владик, не клюнул на мою зарубежную перспективу? Ведь заманчиво иметь своего человека за границей, через него налаживать канал переправы алмазов. С чего это ты взял, что ты им нужен где-то за границей? Если речь идет о вербовке, то я ценнее здесь — сотрудник ГРУ, чем там, неизвестно с какой перспективой. Значит, в основе моего «жить или не жить» лежит не контрабанда алмазами или червонцами, а агентурная ценность для ЦРУ. Решили не рисковать и попросту испарить меня. Был Головин — нету Головина. И никто не знает, где он, куда подевался.
Занятый подобными мыслями, я как-то сразу не заметил, что меня нагоняет черная «Волга». Взглянул на спидометр — позади более двухсот километров. Я прибавил скорость, где-то под сто сорок, но «Волга» не отставала, а медленно приближалась. «Форсированный двигатель, — подумал я, — а может быть, восьмицилиндровый по спецзаказу КГБ. От такого не уйдешь!»
Машина приблизилась настолько, что я разглядел в ней двух человек, пассажир сидел рядом с водителем. Он и стрелять будет, — подумал я и невольно оглядел обочину: нельзя ли куда нырнуть. Но кювет был ровный и высокий. Оставалось одно-единственное средство: табачно-солевая хлопушка — пистолет вроде ракетницы, но уменьшенный, с одним патроном, в котором под давлением заряд — табак и мелкая соль. Эта адская смесь с расстояния до трех метров распыляется в метровом диаметре. Глазам и носу не поздоровится. Достанется и водителю, и пассажиру. Позади мигнули фары, но я не сбросил скорость и продолжал нестись как сумасшедший, улавливая лишь вой шин на гравийном покрытии. Из бардачка вытащил пистолет, переломил, заглянув на тусклую бронзу ободка патрона и защелкнул ствол. Водить машину одной рукой и в это время стрелять через окно что левой, что правой рукой я был научен еще в военно-дипломатической академии на спец-факультете. За десять часовых уроков я так насобачился стрелять из немецкого «шмайссера», пистолета советской и зарубежной модели, что влепить этим гадам прямо в кабину машины весь этот страшный заряд для меня труда не составляло.
Машина снова дважды мигнула фарами: они хотели, чтобы я остановился, а я не хотел. Хотя было бы очень удобно при торможении разделаться с ними.
«Волга» настолько близко подтянулась ко мне, что я, к своему безумному восторгу, узнал в пассажире Шеина.
— И куда же ты так гонишь, дорогой ты мой! — воскликнул радостно генерал. Двести километров — еле догнали! Хорошо, у нас машина «восьмерка», а так бы ушел.
Я вылез из кабины и стоял расслабленно, опершись задом о капот.
— Пойдем ко мне в машину, посидим немного, выпьем крепкого чаю.
Мы уселись на заднее сиденье. Водитель деликатно оставил нас вдвоем.
— Кажется, на меня снова началась охота, как в Каире, — сказал я дрожащим голосом. Значит, мне было страшно, хотя острое напряжение загнало страх куда-то вглубь. И только сейчас я ощутил, как этот страх выполз наружу.
— Как началась, так и кончилась! — произнес бодро генерал. — Мне поздно сообщили, что с тобой поехал Федоров. Я боялся опоздать.
— Он-то меня и провел мимо засады. Федоров еще не исполнитель. Он и дальнейший маршрут мой разработал мимо Киева.
— Наш человек сообщил, что твою судьбу решали вчера поздно ночью. В общем, поворачивай на Умань, там отоспишься пару суток, только потом они тебя окончательно потеряют. Думаю, ты теперь понял, насколько серьезно обстоят дела в Одессе. Даже исчезнув отсюда, ты продолжаешь оставаться потенциальным источником опасности для этой преступной группы. Они приговорили тебя только за то, что ты кое-что узнал и кое о чем догадывался.
— Но они вряд ли подозревают, что я просчитал вариант возможной вербовки. Тогда бы я до утра не дожил.
— А ты бы на их месте что сделал, если бы заподозрил кого-либо? Почему думаешь, что ты просчитал, а они тебя не просчитали? Это же профессионалы. Убрать тебя на глазах всей Одессы — это не по правилам, ты должен исчезнуть, как утренний туман, о котором помнят, пока он есть. Могу сказать — ты им был нужен, чтобы проникнуть в ГРУ, кандидат на вербовку. Мы спутали их карты. Поезжай, тебе еще предстоит… — Генерал не сказал, что мне предстоит, но я знал его слишком хорошо, пустых слов он не говорит.
Мы попили крепкого чаю, я успокоился, и мы расстались. Так в очередной раз курносая, размахивая косой, пронеслась мимо, и я спустя трое суток благополучно прибыл в осеннюю Москву, плохо представляя себе свое будущее.
После визита в Генеральный штаб я отправился в гостиницу «Советская» с напутствием чиновника: «Ждите, когда надо, вам позвонят!»
Целую неделю я наслаждался свободой и ничегонеделанием: спал, читал, крутил транзистор, ходил в кино, зазывал к себе гостей, спал с ними, иногда спал у них дома — такова была моя беспечная жизнь.