«Ах, сволочи! — выругался мысленно Алексей. — Влезли-таки в самое святое. Да, Катя, действительно, до встречи со мной не имела мужчин. И вы узнали это благодаря прослушиванию. Но социолог пришел не эту проблему обсуждать со мной. Что же их интересует?»
Пьяный Картье уже не делал никаких подходов, он просто спросил Баркова: достаточно ли прочны его коммунистические убеждения?
— А вы верите в будущее капитализма? — вопросом на вопрос ответил Алексей. — Он ведь обречен как отмирающая стадия развития общества.
— Слишком долго мы отмираем, — возразил бельгиец.
— Я верю в наше будущее. У моей Родины великое предназначение.
— А вот Бельгия не хочет коммунизма. Социологические исследования показали, что только десять процентов населения за изменение общественного устройства, а одна десятая процента — за коммунистическое общество. Это как раз количество членов Коммунистической партии Бельгии. Ответьте откровенно, вы считаете свое общество безгрешным, раз у вас уже закончилось строительство социализма? — Он с трудом выговорил «строительство социализма».
— Ну почему же? — Барков почувствовал, что его оппонент вооружился аргументами и логикой для такого спора, и не так уж он пьян, как хотел показаться. — Еще сохраняются пережитки проклятого прошлого, — чуть не лозунгом ответил Алексей и сам на себя разозлился за глупость, которую сморозил. Как в детском садике, когда дети вместо аргументов могут сказать: «А твоя мама дура!»
— Прошлое тогда должно быть прекрасным. Ты видел в Брюсселе нищих? Нет! Ты думаешь, мы их в лагеря распихали? Их нет! Наш жизненный уровень в два с половиной раза выше вашего хваленого социализма. У нас машин, холодильников и телевизоров в десять раз больше на душу населения. Вы так, кажется, определяете благосостояние? Если я не ошибаюсь, ваш академик Несмеянов подсчитал, что подлинное благосостояние наступит тогда, когда вы будете производить по восемьдесят килограммов зерна на человека. А в Бельгии уже сейчас сто два килограмма. Но вы об этом хоть и знаете, но правду народу не говорите. Ты бы смог написать подобную статью, например, в «Правду» или в «Известия»?
— Ее не опубликуют, — признал Барков правоту бельгийца.
— А тебя запихнут в сумасшедший дом вместо заграницы.
— Месье, вы, оказывается, очень злой. Копаетесь в наших язвах, а почему бы вам не покопаться в своих. У вас все идеально?.
— Нет, не все! Но разница в том, что вам еще надо создавать, а нам улучшать и совершенствовать. У нас так: если рабочему не хватает на бензин (они у нас ездят на машинах), он объявляет забастовку, и хозяин прибавляет ему зарплату, чтобы он продолжал ездить на машине. А у вас можно объявить забастовку? Кажется, в Новочеркасске были расстрелы забастовщиков, но ваша печать об этом не писала.
«Прав ты, социолог! Уж я-то знаю, что было в Новочеркасске. Наши там поработали, и многие попали в лагеря за эти забастовки. Мне ты можешь все это не доказывать. Я специально жду, чтобы ты меня распропагандировал, вызвал у меня сомнения в правоте социализма. Я за этим к вам и пришел. Давайте, оплевывайте, наверно, уже настало время мне вам поддакивать. Я же начинаю сомневаться…»
— У вас, чтобы получить пенсию, надо тридцать лет трудиться и все эти годы делать взносы в социальный фонд. А нам достаточно отработать четверть века, и пенсия обеспечена, — подкинул Барков тему, чтобы он его разнес, и социолог немедленно этим воспользовался.
— Какая это пенсия у вас? Обеспечивает жалкое существование. Спросили бы своих рабочих, хотят они, чтобы у них двадцать пять лет высчитывали из зарплаты, а потом платили им сто процентов? Подавляющее большинство захотят получать такую пенсию. Это я вам говорю. Сейчас вы мне скажете, что у вас образование бесплатное, медицинское обслуживание тоже, право на труд…
— А вы неплохо знаете нашу конституцию. Я ведь понимаю, что вы сейчас скажете: наше образование никуда не годится, а медицинское обслуживание — хуже некуда. Вот тут вы очень заблуждаетесь. Мы учим всех: из умных и талантливых выйдет толк, а бездари никуда не пробьются.
— В партийные или профсоюзные функционеры, — проворчал социолог, но так, чтобы это дошло до Баркова.
Алексей ухватил эту мысль и решил на ней подыграть бельгийцу.
— Да, в руководстве партии сидят далеко не умные люди, я бы сказал, у нас там полно тупых карьеристов, а в профсоюзах много теплых мест, которые заняли недостойные люди, — пьяно согласился Барков.
— С партийными билетами, — ввернул Картье.
— Да, если хотите. У нас руководят профсоюзами члены Коммунистической партии. Эту идею выдвигал еще Ленин.
— А партийный билет — это индульгенция на ум, честь и совесть? Если с партийным билетом, то уже и гений? Ваш Ландау был беспартийным. Кажется, и Королев тоже. А Оппенгеймер, Ферми, супруги Кюри? А Нильс Бор — они были далеки от коммунистических идей, а считаются гениями. Вы хотели бы что-то сказать в этой связи? Нет! Тогда прямой вопрос: если бы вы не были с красной книжечкой, вас послали к нам работать? Ответьте!
«Наконец-то я могу сдавать свои позиции. Надо признавать правоту бельгийца. Что же последует за этим?»
— Если честно, то нет!
— Вы же талантливый журналист, я читал ваши статьи по Дании и Голландии.
«Эй, бельгиец! Я же не дурак! Те статьи были года четыре назад. И ты их читал», — подумал Барков и, чтобы обострить ситуацию, спросил:
— А почему вы вдруг так заинтересовались этим?
— Это не вдруг. Господин Сатувье сказал, что вы чрезвычайно интересный человек, и, как говорят у вас, «руку в пасть не клади». Он посоветовал прочитать ваши статьи.
«Понятно, Сатувье по долгу службы меня изучал. Задание Макса — перспективная замена убитого Сержа. А говорить надо, господин Картье: „палец в рот не клади“. Когда же вы начнете раскрываться, вы же чувствуете, что Барков готов?»
Но господин Картье был уверен, что он еще не «добил» Баркова аргументами, которые заставят его глубоко задуматься.
— А давайте возьмем вашу кардинальную идею социализма — общественную собственность. При социализме все общее. Вот и докажите, что у вас общее. Я не архаик — ни жен, ни квартир, ни одеяла не касаюсь — это все личная, или, по-нашему, частная собственность. А в остальном, что же у вас общее?
— А у нас все общее.
— Тогда назовите хотя бы три позиции, где все общее.
Откровенно Барков почувствовал, что бельгиец поставил его в тупик. Ответить на выпад Картье чрезвычайно трудно. «Действительно, что же у нас общее, которое принадлежит всем? Но чтобы принадлежало всем — надо это еще иметь. А мы никто ничего не имеем, следовательно, нет слагаемых. Думаем, что имеем».
— Общественная собственность — фабрики, заводы, леса, земли, недра — кому принадлежат? Государству! Но не вам всем? И что же у вас остается общего? Городские туалеты! — захохотал бельгиец, и Алексею захотелось дать ему по зубам. «Но тогда меня не завербуют, раз я еще защищаю социализм кулаками. В конце концов, „по зубам“ — это не аргумент в споре». Ему вспомнилось откуда-то взявшееся: «Доисторические люди, когда обменивались мнениями, пронзали дротиками груди, дробили головы каменьями».
«Так что же у нас общее? А ничего! Потому что ни у кого ничего нет и не было! В колхозе можно считать общим лишь скот, потому что когда-то его обобществляли. Выходит, что социализм — это обобществленные средства производства — какой-то нонсенс? Человек у нас как хозяин страны. Но не хозяин. Хозяин, когда что-то имеет, он этому и хозяин. А если не имеет? На фабрике все хозяева, но попробуй чего-нибудь возьми. Вот теперь я по-настоящему дозрел, можно вербовать».
Картье словно подслушал мысли Алексея, он без всяких подходов предложил:
— Вы бы могли для нашей газеты писать полемические статьи, разумеется, критического характера. Вы возьмете псевдоним, тайну имени автора мы строжайше храним. Счет будет открыт под вашим шифром. Мы платим солидным авторам солидно…
«Надо немного поломаться, — подумал Алексей. — Иначе будет неправдоподобно. Словно я ждал такого предложения».