Главной темой выступления должны стать противоречия. Друзья говорят, что мне стоит освежить в памяти слова Уолта Уитмена:
- Я противоречу сам себе? Прекрасно, значит, я противоречу сам себе.
Раньше я не предполагал, что подобная точка зрения имеет право на существование. Теперь же руководствуюсь ею, она - моя Полярная звезда. Вот об этом я и расскажу моим ученикам. Жизнь - это теннисный матч между полными противоположностями, в ней соседствуют победа и поражение, любовь и ненависть, открытость и скрытность. Чем раньше осмыслишь этот болезненный факт, тем лучше - останется лишь осознать эти противоположности внутри себя. Если не сможешь совместить их или примирить, просто прими их и живи дальше. Единственное, чего делать ни в коем случае не следует, - игнорировать их.
Какой еще мыслью я могу поделиться с выпускниками? Чему еще их может научить тот, кого выгнали из девятого класса?
- ДОЖДЬ КОНЧИЛСЯ, - говорит Штефани.
- Давай, поехали! - отзываюсь я.
Она натягивает теннисную юбку, я влезаю в шорты. Мы едем на общественный корт на другом конце улицы. В магазинчике со всякими мелочами для тенниса девчушка за прилавком читает журнал со светскими сплетнями. Подняв на нас глаза, она чуть было не выпускает изо рта жвачку.
- Привет, - обращаюсь к ней я.
- Привет.
- У вас открыто?
- Да.
- Можно арендовать корт на один час?
- Гм. Да.
- И почем?
- Четырнадцать долларов.
- Хорошо.
Я отдаю ей деньги.
- Идите на центральный корт, - приглашает она.
Мы спускаемся вниз, в мини-амфитеатр, к синим теннисным кортам, окруженным металлическими скамьями для зрителей. Ставим наши сумки рядом, начинаем растягиваться, постанывая и подшучивая друг над другом, вспоминая, как давно обоим не приходилось этого делать.
Я шарю в сумке в поисках напульсников, бинтов, мячей.
- Тебе какую сторону? - спрашивает Штефани.
- Вот эту.
- Я так и знала.
Она мягко бьет справа. Я, скрипя, как Железный Дровосек, неловко дотягиваюсь до мяча и отбиваю. Мы вежливо, аккуратно обмениваемся ударами, и вдруг Штефани бьет слева в линию, и мяч, сорвавшись с ее ракетки, гудит, словно проходящий мимо скорый поезд. Я бросаю на жену убийственный взгляд, говорящий: ага, значит, так мы будем играть?
Она делает свой фирменный резаный удар мне под левую руку. Сгибаю колени и отбиваю мяч, вложив в удар все свои силы.
- Этот удар оплатил нам немало счетов, дорогая! - кричу я.
Она, улыбнувшись, сдувает прядь волос со лба.
Наши плечи развернулись, мышцы разогрелись. Темп игры увеличивается. Бью по мячу сильно, чисто, моя Штефани - тоже. От простого обмена ударами мы постепенно переходим к борьбе за каждое очко. Она неудачно бьет справа, я с криком отбиваю слева - и посылаю мяч в сетку.
Впервые за двадцать лет мне не удался удар слева. Смотрю на мяч, лежащий у сетки. Меня раздражает поражение. Я говорю Штефани, что расстроен, чувствую, что слегка злюсь, но затем начинаю хохотать. Штефани тоже смеется, мы возвращаемся к игре.
С каждым ударом она выглядит все более счастливой: голень не тревожит ее, значит, в Токио все пройдет прекрасно. Штефани не беспокоится о своей травме, теперь мы можем играть по-настоящему. Игра так захватывает, что мы не замечаем начавшийся дождь. Когда появляются первые зрители, мы не видим и их.
Люди подходят один за другим, толпа становится все больше. На трибунах появляются все новые и новые лица. Похоже, зрители звонят по телефону своим знакомым, а те - своим, сообщая: Агасси и Граф играют ради удовольствия здесь, на общественном корте. Как Рокки Бальбоа и Аполло Крид[55] после того, как погасли огни и двери зала заперли до утра.
Дождь льет все сильнее, но мы не останавливаемся. Играем в полную силу. В руках у зрителей появляются камеры. Сверкают вспышки. Отраженные и усиленные дождевыми каплями, они кажутся необычайно яркими. Меня это не беспокоит, Штефани же их просто не замечает. Все вокруг окутывается дымкой, мы видим лишь мяч, сетку, друг друга.
Долгий обмен ударами. Десять перелетов мяча. Пятнадцать. В конце концов я пропускаю удар. На корте валяется куча мячиков. Подбираю три, засовываю один в карман.
- Давай вернемся, вдвоем! Как думаешь? - кричу я Штефани.
Она не отвечает.
- Ты и я! Прямо на этой неделе!
Нет ответа. Ее концентрация, как всегда, заставляет меня устыдиться. Штефани никогда не делает на корте лишних движений и не любит без нужды сорить словами. Джей Пи как-то обратил мое внимание на то, что для трех человек, оказавших самое сильное влияние на мою жизнь - отца, Джила и Штефани, - английский язык не родной. И все трое лучше всего понимают физические доводы.
Штефани вкладывается в каждый удар. Каждый мяч важен. Она не устает, никогда не промахивается. Смотреть на нее - не просто удовольствие, это привилегия. Меня часто спрашивают, на что это похоже, но я никак не могу подобрать нужное слово. Слово «привилегия» - на мой вкус, ближе всего к истине.
Я вновь промахиваюсь. Она смотрит на меня искоса, ждет.
Подаю. Она отбивает, затем делает свой фирменный жест, будто прихлопывая ладонью комара. Значит, с нее хватит. Пора ехать за Джаденом. Штефани уходит с корта.
- Давай еще? - кричу я.
- Что? - она останавливается, смотрит на меня и улыбается.
- Ну, хорошо, - она возвращается к задней линии. Это глупо, но в этом - моя суть, и она это понимает. У нас впереди множество дел - замечательных, интересных дел. Штефани с нетерпением ждет возможности заняться ими. И я тоже… Но сейчас ничего не могу с собой поделать.
Я просто хочу еще немного поиграть в теннис.
БЛАГОДАРНОСТИ
ЭТА КНИГА никогда не увидела бы свет без помощи моего друга Джея Морингера.
Еще до того как мы познакомились, именно он впервые заставил меня всерьез задуматься о том, чтобы изложить свою историю в книге. Во время финала Открытого чемпионата США 2006 года я каждую свободную минуту утыкался в потрясающую автобиографию Морингера «Нежный бар». Эта книга задевала самые глубокие струны моей души. Я был в таком восторге, что в один прекрасный момент начал ограничивать количество прочитанных страниц в день. Поначалу чтение «Нежного бара» стало способом отвлечься от непростых чувств, обуревавших в конце карьеры, но постепенно сама книга вызвала во мне бурю эмоций. Я испугался, что книга закончится раньше, чем моя карьера.
После первого круга я позвонил Морингеру, представился, рассказал, как восхитило меня его произведение, и пригласил его в Вегас на ужин. Как я и подозревал, мы сразу же нашли общий язык, и за этим ужином последовало множество других. Как-то я спросил, не будет ли он против поработать со мной, помочь мне в написании мемуаров, придать им литературную форму. Я хотел, чтобы он показал мою жизнь глазами лауреата Пулитцеровской премии. К моему удивлению, он согласился.
Морингер переехал в Лас-Вегас, и мы приступили к работе. У нас, как выяснилось, были одинаковые этические принципы в работе, один и тот же бескомпромиссный, перфекционистский подход к достижению цели. Мы выработали специальный ритуал ежедневных встреч: с аппетитом сжевав по паре буррито, мы несколько часов наговаривали текст на диктофон. Для нас не существовало запрещенных тем, поэтому наши беседы подчас были забавны, но иногда - весьма болезненны. Мы не придерживались хронологического порядка и не обсуждали тему за темой, позволяя беседе течь свободно, отталкиваясь от материалов, собранных для этой книги нашим замечательным юным помощником Беном Коэном, которого, несомненно, ждет впечатляющая карьера.
После многих месяцев работы у нас скопился целый ящик диктофонных кассет, на которых была записана история моей жизни. Самоотверженная Ким Уэллс перенесла эти записи на бумагу, а затем Морингер переработал их в цельную историю. Джонатан Сигал, наш прекрасный мудрейший редактор в издательстве Knopf, и Сонни Мета, настоящий Род Лэйвер издательского дела, помогли нам превратить первую версию во вторую, а затем и в третью. После этого все факты, изложенные в тексте, скрупулезно проверил Эрик Меркадо, несомненно, земное воплощение Шерлока Холмса. Никогда еще я не проводил столько времени, читая и перечитывая, обсуждая слова и фразы, даты и цифры. Насколько понимаю, это было более всего похоже на зубрежку перед экзаменом.