Христос у гностиков вовсе не человек и даже не Богочеловек. Его человеческая сущность — лишь кажущаяся. Истинную его сущность невозможно постичь разумом и описать словами. Её символ — свет, разлитый повсюду:
«Я — свет, который на всех. Я — всё: всё вышло из меня и всё вернулось ко мне. …Подними камень — там найдёшь меня, рассеки дерево — и там»7.
Только те избранные, пневматики, в душе которых таится частица Духа, могут спастись путём самораскрытия в себе этого Духа («пневмы»), путём мистического, иррационального озарения, путём овладения Высшим Знанием:
«Они обращались к абстрактному человеку, к его внутренней сущности вне реальных условий существования людей. Всеобщность христианской проповеди («нет ни эллина, ни иудея», как сказано в посланиях Павла), которая обеспечила новой религии широкое распространение, нашла здесь своё крайнее выражение. Но в то же время представление об индивидуальном озарении как единственном пути к божеству создавало новых «избранных». Те, кто не смогли приобщиться к гносису, не спасались ни молитвами, ни покаянием, ни добрыми делами»8.
Именно это избранничество роднит гностиков с книгой Откровения Иоанна Богослова, где первого воскресения удостаивается тоже только ограниченное число избранных, «ибо много званых, да мало избранных»!
Апокрифическое Евангелие Истины настаивает, что овладение Знанием идёт рука об руку с обретением Единства, Света, Жизни:
«Как в случае с невежеством личности, когда она приходит получать гнозис, её неведение исчезает само собой, как и тьма исчезает при появлении света, также и Изъян исчезает в Совершенстве. Так, с того момента Форма не явна, но будет она исчезать в слиянии Единства, ибо ныне их Труды лежат разбросанными. Со временем Единство будет совершенствовать Пространства. Именно внутри Единства каждый достигнет самого себя. Внутри Знания он очистится от Множественности, (обратясь) в Единство, поглощая Материю внутри себя подобно огню, а Тьму — Светом, Смерть — Жизнью»9
Христианской церкви, которая и так считала себя обладателем высшего, сакрального, абсолютного знания и уповала на слепую веру, на молитву, на покаяние, на Богочеловека, на Господа Бога, на Царствие Небесное, это учение явно не понравилось и не могло понравиться. Хотя гностики в силу аристократичности и эзотеричности своего учения не могли, да и не хотели конкурировать с христианской церковью.
В противовес гностикам, учение которых оказало опосредствованное влияние на некоторые книги Нового Завета, христианские миссионеры, наоборот, утверждали, что вера превыше всего, вера превыше знания. Этот лозунг нашёл горячий отклик в сердцах многих простолюдинов, страстно желающих лучшей доли. Просто и понятно, и не надо никакого заумного Гносиса.
Если учение гностиков было замкнутым, таинственным, открытым только для избранных, принижающим значение этики в эту бурную эпоху перемен, если оно было непонятным для простолюдинов и неприемлемым для Римского истэблишмента с его устоявшейся социальной иерархией, то учение христианских ортодоксов было максимально демократичным. Двери первых христианских общин, экклесий (греч. — «собрание»), были открыты для всех верующих, будь они рабы, блудницы, необразованные и неотёсанные простолюдины. Веришь — будешь спасён!
Этот догмат впоследствии многократно усилился в период Реформации в проповеди Мартина Лютера, который спасение связывал только и исключительно с верой. Вера — инструмент убеждения гораздо более действенный и демократичный, чем Знание. Особенно если убеждать приходится малообразованных и разочаровавшихся во всём изгоев общества, страстно желающих воздаяния за свою истовую веру, которые и являлись первыми сторонниками нынешнего христианства. Рабы и нищие, вдовы и сироты, калеки и блудницы, даже презираемые сборщики налогов, мытари (вспомним Левия Матфея), — вот первые адепты новой веры, вот целевая аудитория новой, нарождающейся церкви.
(Только и плодов особых эта вера не принесла. Не явилось Царствие Божие верующим в течение двух последующих тысячелетий, несмотря на все подвиги веры. Может, одной веры всё-таки маловато для обретения Царства? Может, явится Плерома не просто верующим, но и знающим?)
Античному чувству прекрасного как совершенства формы христиане противопоставили духовное и нравственное совершенство.
(Чему сейчас поклоняются люди, называющие себя христианами, — совершенству формы, культу денег, успеха, молодости и физической красоты или духовному совершенству, даже если человек — нищий и калека?)