- Армейшина - армейщина, а как бы он у тебя Тамару не перебил. Очень богат, рассобачий сын. На Кавказе у него нефть или что-то в этом роде: вонючее. Но деньги же не пахнут - ни керосином, ни... табаком.
Он подмигнул Бибикову на подходившего под руку с хозяйкой табачного фабриканта Петрова. Минуя Эристову, фабрикант поклонился ей на ходу, почтительно, но холодно. И Тамара ответила таким же холодным кивком головы. Бистром крякнул одобрительно:
- Видал? Прямо лорд-мэр. Про такого не скажешь - "мошна", хоть он и денежный мешок. Приходится говорить культурно: "чековая книжка". Европеизировался: на четырех языках говорит, пробор - хоть дипломату впору. И ты заметил... с Тамарой? Достойно держится: знает свое место.
- И папиросы у него неплохие, - благодушно сказал Бибиков, не сводя глаз с вертлявого казачка около Тамары. - "Орел" его фабрики пробовал? Совсем хорошая марка: сам государь курит... Так тот - с керосином, ты говоришь? Черт знает что! Он - как? Прикомандирован к конвою?
Бистром кивнул:
- Да. Живописен что? Сразу видно: "баранье дворянство". Говорят, он себе герб сочинил и тигра в него вмазал, но департамент герольдии, само собой разумеется, не утвердил. Он бы еще - орла! И фамилия у него дурацкая: Топа Чермоев.
Фамилия была произнесена слишком громко. Чермоев услышал и обернулся.
Это был тот самый Чермоев, нефтяник, барановод и помещик, у которого через несколько лет - революция ликвидировала и нефть, и баранов, и земли, выметя его в эмиграцию с остатками смехотворного "Временного горского правительства", во главу которого белогвардейская свистопляска взбросила его малосмысленную голову.
Тот самый Чермоев, которого в 1931 году известный писатель Алексей Толстой представил своим читателям как хитрого и гордого татарина Тапу, главу рода - "с истуканьим лицом", рьяного мусульманина, совершающего ритуальный обряд даже в Париже, после завтрака.
Это был тот самый Чермоев, но подлинный, то есть не татарин, не Тапа, не истукан, не хитрый, не гордый, не глава рода, не рьяный мусульманин, а офицер-чеченец, игравший старательно под гвардейца, кутила и мот, снискавший себе известность способностью, стоя на краю стола, на одних каблуках, носки на весу, выпить духом бутылку шампанского прямо из горлышка.
Он хмуро оглядел подходивших гвардейцев. В каждом, взглянувшем на Тамару, ему уже чудился соперник, а Бибикову княжна (так показалось Чермоеву) кивала навстречу особенно ласково и призывно. И пока Бистром и Бибиков целовали, здороваясь, руку Тамары, Чермоев смотрел на ее упругие, смуглые, манящие плечи и думал, растерянно и злобно, что ее сейчас - каждая минута на счету - могут вырвать из-под рук при малейшей оплошности, а этот ишак управляющий, как назло, задержал высылку денег. И перевод в конвой задержался: приходится мотаться в армейском бешметишке. В таких условиях чем ее взять?..
Прозвонил серебряный колокольчик. Чермоев поспешно подал Эристовой руку.
- Уже начинают? - досадливо сказал Бибиков. - Вы будете слушать?
Тамара качнула укоризненно головой:
- Обязательно, что вы! Наташа говорит, что писатель этот - очень талантливый и обязательно будет большой знаменитостью.
- Будет!.. - протянул Бибиков. - Я тоже буду когда-нибудь генералом, однако, сознайтесь, вы же трактуете меня как поручика. С какой же стати - к писаке...
- Шш! Если бы Наташа вас слышала!
Тамара прикрыла поручику рот веером. Бистром веер узнал: это не Тамарин, а топоринский веер, заемный. Стало быть, Тамара еще не устроилась, еще не сделала выбора - шанс для Бибикова, надо ему сказать.
Звонок прозвонил второй раз.
- На места! - Эристова улыбнулась Бибикову многозначительно. - Я велела вам - и monsieur Бистрому - задержать стулья как раз сзади меня... Довольны?
* * *
Тамара с ее эскортом вошла в тот самый момент, когда Топорина - за столиком в конце переполненного зала - прозвонила в третий раз в колокольчик. Рядом с ней стоял высокий молодой человек с листками в руке.
- Это и есть автор? - прошептала Тамара. - Он и в самом деле совсем молодой. И какой... странный! Я думала, писатели всегда длинноволосые и... неопрятные. Вы его знаете?
Бистром прищурился, припоминая.
- Где-то я его видел, определенно. Но где? Здесь он никогда не бывал, поручусь, а больше я нигде не мог видеть писателей. Топорина подняла руку:
- Mesdames et messieurs! Мы начинаем. Андрей Николаевич был так любезен, что согласился прочесть новый свой рассказ, написанный во время последней его поездки в Сибирь.
- В Туркестан, - поправил автор и повел глазами по залу, осматривая слушателей.
- Сибирь, Туркестан - это ж одно и то же! - засмеялась Топорина. Итак, Андрей Николаевич, просим. Да, я забыла еще сказать: рассказ будет военный - насколько я знаю, речь идет там о наших туркестанских орлах, короткий и смешной.
Заявление было встречено шелестом одобрения: короткий и смешной - это как раз то, что надо для литературного вечера comme il faut.
Автор еще раз оглядел зал (Тамаре показалось: он именно на нее посмотрел), поправил отложной, туго накрахмаленный воротничок и сказал:
- Заглавие рассказа: "Тигр идет".
Кто-то с Бистромом рядом спросил шепотом соседа:
- Тигр? А Топорина говорила - орлы.
Сосед успокоил:
- И то и другое - животные. Об орлах, очевидно, тоже будет. Кругом зашикали: автор начал читать.
Тигр идет
В экспедиции нашей, направлявшейся в верховья Зеравшана, к ледникам, было пятеро: кроме меня художники Алчевский и Басов, студент-юрист Петербургского университета Фетисов, командированный для ознакомления с обычным правом туземцев, и антрополог Георгий Марков, в общежитии называвшийся попросту Жорж.
Выезд из Самарканда назначен был на 16 мая, в среду, 5 часов утра. Но выехать в этот день не удалось. Во вторник, под вечер, в наш номер, где мы уже закручивали последние куржумы, явились два офицера. Они были в свежих кителях, при оружии и даже в белых перчатках. Не без некоторой торжественности передали они нам приглашение на стакан чаю к командиру N-ского линейного стрелкового батальона: батальон этот - здешняя, так сказать, гвардия.
Мы переглянулись невольно: какое, в сущности, дело до нас батальонному командиру?
Но старший из прибывших, адъютант, немедля рассеял наше недоумение.
- Вы понимаете, - он закинул руку за аксельбант свободным и чуть игривым движением и пристукнул шпорой на лакированном сапоге, - мы, туркестанцы, экскюзе, немного верблюды, конечно. Но отпустить столичных гостей в далекое странствование по здешним гиблым местам без некоторых, так сказать, местных проводов было бы совершенно неколлективно. Тем более что, - неожиданно закончил он приятнейшим баритоном, засвидетельствовав знакомство с оперой "Кармен", Тореадор - солдату друг и брат.
При такой постановке вопроса нам, "тореадорам", ничего не оставалось, как надеть чистые воротнички и отправиться в назначенный час по указанному адресу.
Батальонный - лысый, грузный, с обвисшими седыми усами полковник встретил нас с радушием чрезвычайным. Вокруг стола с чаем, вареньем и фруктами - без всяких признаков спиртного - сидели человек десять офицеров, от морщинистого капитана до совсем безусого розово-коричневого подпоручика. Все начисто выбритые, парадные. Дело принимало скверный оборот: что может быть хуже провинциального раута?
Разговор, едва завязавшись, сразу перешел на охотничьи темы.
- Вот он, - похвастался батальонный достопримечательным офицером, шестерых уже тигров убил. Ей-богу, с места не встать.
"Достопримечательный" - щетинистый штабс-капитан - учтиво и поспешно вынул изо рта посланный было туда ломоть хлеба с медом.
- Так точно, - подтвердил он густым басом. - Но ничего особенного. У меня, знаете, штуцер английской работы. Черту лопатку пробьет, будь я четырежды сукин сын. Из такого ружья убить не штука. А вот был у нас при команде сартюга - из туземцев здешних, ну, совершеннейшее, по-дамски говоря, дерьмо. Так он из паршивенького, изволите ли видеть, мултучка кремневое ружьишко, только ишаку под хвост совать, вся от него возможная поэзия, - девятнадцать тигров убил. Как мух! Свидетель - Николай Чудотворец. Палил бы и сейчас, но погиб безвременно от культуры.