- Будьте уверены. Не первый случай. Говорова в полку, надо прямо сказать, ненавидели. Душой кривить нечего, время военное - все под Богом ходим. Надо на чистоту говорить, как на духу: лют был покойник. Солдата трактовал, ежели что, без сантимента: от мордобоя и до арестантских рот, по настроению. Вот и свели счеты. Ну-с, честь имею кланяться. Мне на перевязку пора...
Если бы дело происходило в романе - под пером опытного романиста, Трубецкой именно в этот момент должен был бы увидеть в нескольких шагах от себя Бетти или услышать нежный ее и задорный оклик:
- Ку-ку!
И сразу отлетела бы мысль о смерти, о полковнике, раненном в спину, истекающем кровью, кривым ползом ползущим через кусты, врывая в сухой дерн землей забитые ногти; сразу солнце, радость и смех. Руку к козырьку, очень строго, очень вежливо, без улыбки, чтобы ни намеком каким не показать, не только постороннему кому-нибудь, но и ей самой - на стуле в холостой офицерской квартире, на Кирочной, - были, были, были! - батистовые, кружевные, ажурные панталоны...
Корректно до точки! Девушка - лучшей семьи, дипломатический корпус. Корректно и строго - рядом, но не слишком близко, без всяких касаний; и разговор о погоде, о рауте у графини Игнатьевой (тут разрешается позлословить немножко: черная магия, столоверчение, престидижитатор (То же, что манипулятор. Прим. ред.) - слабости графини известны) и о том, что скоро (или не скоро еще?) начнется театральный сезон, как всегда "Жизнью за царя" в Мариинском, с Шаляпиным, и еще о другом, разном - о том вообще, что составляет жизнь.
Но Бетти не было. Он прошел всю Морскую, Невский до Александровского сада, обогнул дворец. Нева. Набережная.
Нет.
* * *
Нет, потому что по набережной видно далеко, от взгорбья до взгорбья мостов, и ни одной женской фигуры, хотя бы отдаленно похожей... Сердце сжало тем больнее и крепче, что от непохожести этой с каждой встречей ярче ощущалась вся прелесть Бетти, и особенно остро и сильно хотелось ее рук, плеч, глаз, голоса:
- Ку-ку!
Навстречу Трубецкому небрежным по-кавалерийски шагом шел лейб-гусарского полка поручик Безобразов. Он тоже оставлен здесь, при запасных. Трубецкой виделся с ним в самый день мобилизации. И именно он, Безобразов, согнал с него тягучее и неспокойное чувство, которое унес было Трубецкой с вокзальной платформы, возвращаясь с проводов отбывших на фронт Преображенских эшелонов. Безобразов чрезвычайно убедительно доказал, что посылать на фронт, под пули, под риск увечья и смерти, представителей коренного, родового дворянства было бы величайшей - прямо надо сказать, преступной, - нелепостью. В случае их гибели для кого, в сущности, будет победа? Аристократию не восстановить: но оплот престола, а стало быть империи, в ней, и другого оплота быть не может. "Денежные мешки" легко расползаются в конституцию, в республику, черт те во что. Пример - Франция, Америка, всякие там Голландии... И ежели даже зубров охраняют от истребления в заповеднике, в Беловежской пуще, тем паче должны охранять их - Рюриковичей и Гедиминовичей. Им идти на убой, чтобы на их крови пожинали плоды победы купчишки или, еще того скандальнее, какие-нибудь либеральные адвокатишки, политикой вылезающие в люди? С ума сойти!
Тем более что от участия аристократии судьба войны ни в чем не изменится. Рыцарские времена миновали. Баярд, "рыцарь без страха и упрека", мог в тысяча пятьсот каком-то году - при Мариньяно, что ли? - один оборонять мост против целой армии. Сейчас такого Баярда в полсекунды смел бы ко всем дьяволам одной пулеметной очередью последний вшивый солдатишка. С ними, со вшивыми, соревноваться в доблести, что ли? Нет. Аристократ уже по самому качеству своей крови имеет право сохранить ее - для более благородного и более отвечающего смыслу жизни и целям ее назначения.
Доводы были ясны и совершенно бесспорны. И у Трубецкого, давно уже дружившего с Безобразовым, от разговора осталось чувство большой и теплой к нему благодарности: после его слов стало дышаться радостно и легко, радостнее и легче, чем раньше, с сознанием особого своего - большего, чем у всех других людей, - права на жизнь.
Он и сейчас обрадовался, увидев гусара. Безобразов тоже - издалека еще помахал Трубецкому рукой, приветствуя.
Они сошлись и крепко сжали руки друг другу. Безобразов сказал:
- А я как раз тебя и искал. Едем к нам, в Царское. У меня, то есть в собрании у нас, соберется сегодня кое-кто...
- По какому поводу?
Безобразов подмигнул, заговорщицки и дружески:
- Вот формалист! Сейчас ему уж и повод! Выпьем слегка за чье-то здоровье. Ведь есть за чье здоровье выпить, а?
- Есть! - радостно засмеялся Трубецкой. - А кто будет?
- Наши полковые, само собой разумеется... кто остался. Потом... Кантакузина я позвал, Орлова-Денисова, Гендрикова... Еще двух лейб-казачков...
- Казаков? - В голосе Трубецкого чуть-чуть проступило удивление. Казаки, хотя бы и гвардейские, в настоящий гвардейский круг обычно были не вхожи: казачье дворянство - по выслуге, не родовое, второй сорт, а то даже и третий.
Гусар рассмеялся:
- Сейчас уразумеешь, почему mesalliance. Один из них, видишь ли, Греков.
- Тот, что на Акимовой женат?
Акимова - красавица. И, поговаривают в свете, - не очень строгая. Трубецкой кивнул понимающе.
- Вот именно, - подтвердил Безобразов. - Я уже давно, признаться, искал случая... В таких делах надежнее всего начинать на брудершафт с мужем. А второй - с фронта вернулся, по полковой какой-то командировке. То есть командировка потому, собственно, что у него в имении, на Дону, что-то нашли - уголь, бензин, керосин, какая там еще чертовщина в земле бывает, и бешеные за это деньги дают: акционерная компания образуется... англичане, французы. Дело срочное, требует личного присутствия. И мне советуют к сему предприятию рублем примазаться: говорят, барыши будут процентов пятьсот на капитал. Особенно ежели крестьянскую земельку задешево по соседству прирезать. В порядке казенного отчуждения... или вообще - какими способами это делается?.. Но ежели землю отчуждать - это непосредственно по ведомству почтеннейшего моего дядюшки... Смекаешь, чем пахнет? Мы с казачком, стало быть, за винищем... А мне деньги, говоря откровенно, сейчас - вот как нужны! - Он провел ладонью по горлу. - Так, стало быть, едем?
- Н-не знаю, - колеблясь, сказал Трубецкой. Он все еще смотрел вдоль набережной, хотя по времени никакой, малейшей даже надежды не оставалось.
Безобразов оглянулся в направлении его взгляда и рассмеялся:
- Брось, не раздумывай. Накормим мы тебя - пальчики оближешь. Повар у нас сейчас - старший от "Медведя": призывным оказался - можешь себе представить.
- Франсуа?
- Ну да, он самый! С ума сойти! Он здесь на призыв стал - не во Францию же ехать. Еле мы его" у кавалергардов отбили. Но отбили. Стряпает у нас теперь во исполнение воинской присяги... Клад! А главное - связи! - Он захохотал, запрокинув голову. - Оказывается, и на кухне тоже нужны связи. С тех пор как он у нас - закусками и винами хоть завались, хотя все винные магазины закрыты: прямо, что называется, из-под земли достает. На ужин обещал нам сегодня лангусту и что-то из телятины совершенно особенное сообразить...
Бетти нет. Что-нибудь задержало. Она будет ждать, вот он сейчас же позвонит, выразит тоску, что свидание не состоялось, будет просить о новом. И вдруг... Ничего подобного. Уехал в Царское как ни в чем не бывало. Именно так: это будет верный ход. Старое испытанное правило: не давать женщине чувствовать ее власть над собой.
Чем меньше женщину мы любим, } Тем больше нравимся мы ей, И тем ее вернее губим...
Он весело взял Безобразова под руку:
- Поехали!
* * *
Ужин начался с сюрприза. Когда в собрании перешли из гостиной в столовую (стол на пятнадцать кувертов), сразу бросилось в глаза полное отсутствие бутылок и бокалов. На тарелках, поверх салфеток, лежали печатные славянской вязью листки.
- Это что ж, Безобразов? В сухую?
Безобразов скорбно развел руками: