Выбрать главу

- Керенский с армией подходит от Пскова. Еще только несколько часов продержаться.

Кто-то крикнул из-за дальней поленницы:

- А как с обедом? Мы же с утра не евши. Осанистый развел руками.

- Провианту во дворце не заготовлено, к сожалению. Придется поголодать, к сожалению, товарищи. Но ведь недолго: к вечеру, самое позднее, кончится вся эта кутерьма.

* * *

Ждали. Ударницы щебетали по-птичьи, сидя на поленьях. Уже не хватало махорки. Из дворца трижды подтверждали: Керенский идет, у большевиков неразбериха и паника. Но в шесть часов михайловцы внезапно взяли орудия на передки и шагом ушли на Невский; следом за их уходом гурьбой, бесстройно вышли из дворца ораниенбаумские юнкера и казаки...

И пробежал по линии наружной обороны шепоток:

- По приказу Военно-революционного комитета.

Это что ж? Измена? Гатчинцы заволновались. И снова ждал, стиснув винтовку особо цепкими от страха руками, Дронов: вот-вот заговорит сейчас Вавилов. Но Вавилов молчал и покуривал. И когда, в девять часов вечера ровно, стукнул по сигналу с угла Миллионной первый выстрел и тотчас защелкали пулеметные и ружейные пули - и от Главного штаба, и от Александровской решетки, - и ударницы втянули головы в плечи и замутошились по-бабьи, Вавилов со всеми прочими стрелками залег у бойницы, за березовой баррикадой... Только вот... вложил ли обойму - не уследил Дронов.

Огонь!

* * *

В темноте огромной площади ворошились черные тени, надвигаясь к дворцу. Дронов стрелял, стиснув зубы. Пули били в закрытия гуще и злее. Внезапно взвыли истошным воем ударницы и стали бросать винтовки. Взводный поднялся проворно:

- Во двор!.. Сдаются бабы, не видите?.. Захватят...

В самом деле, добровольцы тащили из растопорщенных своих брюк белые засморканные платки. Сзади уже открывали спешно тяжелые кованые дворцовые ворота. Дронов с прочими вместе бросился бегом во двор. Но пришлось посторониться: гремя зелено-желтым доспехом, выезжал броневик. За ним тянулись второй, третий... Шесть.

- В атаку?

- Держи карман! Не видишь? Под красными флагами.

- По приказу Военно-революционного комитета. Стрельба на площади смолкла. Кричали "ура".

* * *

Гатчинцы отошли по лестнице вверх, во второй этаж. Зал за залом. Пусто. Только кое-где у окон - юнкера... Сотни две женщин того же ударного батальона. И пулеметов почти что не видно...

- Отчего народу мало?

Гражданский, которого окликнул Дронов, глянул гордо:

- Дворец не мог бы вместить желающих принять на себя защиту правительства. Но мы ограничились самым необходимым количеством, во избежание излишних жертв - со стороны... обольщенных.

И жестом, полным достоинства, показал на темневшие окна:

- Ведь завтра ж они образумятся: Керенский подходит с армией.

* * *

В одиннадцать снова затрещали пулеметы и ружья. Ударила с Петропавловской пушка, за нею вторая, третья. И с площади дошел штурмующий крик. Дронов припал к окну. Но не успел он выпустить вторую обойму, как кто-то тронул его за плечо. Обернулся: Вавилов.

Вавилов сказал совершенно спокойно:

- А ну-ка, отдай винтовку.

Дронов кинул взглядом вокруг. В-зале были солдаты и матросы. Гатчинцы стояли уж без винтовок, подняв послушливо руки. Их сдвинули в угол. Ротный прошептал, стиснув зубы:

- Чистая работа: и с фронта, и в тыл.

И скривился весь... покойницким траншейным оскалом.

* * *

Где-то далеко хлопали двери, стучали шаги и приклады. Стрельба смолкла, опять только редкие одиночные выстрелы, да бьют салютом - должно быть, холостыми, разрывов не слышно, - пушки с крепости и "Авроры". А от площади морским немолчным прибоем колышет дворцовые стены радостный, победный тысячеголосый крик.

"Расстреляют. Не иначе. Ведь взяли с оружием в руках".

Ввели еще пленных: юнкера и ударницы.

Ударницы плакали, кто тихо, кто и вовсе навзрыд.

- Обманом заманил паскудыш этот, Керенский... На парад будто... Ежели б знали, разве пошли бы? Дронов махнул рукой и сел на паркет.

- Кончено, стало быть...

Часовые у двери посторонились. Вошел человек, низенький, волосатенький и очкастый, в кожаной куртке, маузер через плечо.

- Правительство, которое вы защищали, арестовано, - сказал он и поправил очки на носу. - Вся власть перешла к Советам...

Он помолчал и повел глазами по сникшим головам: кроме школы прапоров, все остальные - мальчишки и женщины. Дронов не слышал, что еще говорил волосатый в очках: от общего отупения, должно быть, вовсе не стало слуха. И дошло только последнее:

- Пролетарская власть достаточно сильна, чтобы не считаться с вашей кучкой. Мы отпускаем вас - на честное слово. Дайте слово, что больше вы не подымете оружия на советскую власть.

- Даем!

Громче всех взревел это слово Дронов.

* * *

Не помня себя, сбежал он по лестнице. И только уже на Морской, оставя далеко позади гудящую вооруженным народом площадь, перевел радостно и вольно дух: "Неужели обошлось?"

Но тотчас опять холодом ожгло мозг: "А дальше? Ленин. Большевистская власть. Стало быть, войне конец. А потом, стало быть, конец офицерству. Стало быть, всему конец. Не быть теперь барином - во веки вечные. Теперь что?.. В деревню, землицу пахать? Так это ж легче - в удавку..."

Он шел все дальше и дальше. Открылась Исаакиевская площадь. Слева, на высоком постаменте, дыбясь вровень крыш крылатой каской и копытами в медный галоп поднятого коня, высился монумент Первому Николаю. За сквером, туманистым и слякотным, темнела гигантским ящиком безглазая громада пустого германского посольства. Справа уходил тусклыми золотыми главами к низко налегшим на город тучам лесами, как костылями, подпертый Исаакий.

Дронов остановился у подъезда "Астории". За стеклами вестибюля гостиницы, сквозь желтые тяжелые штофные занавески скупо и ехидно сквозил приглушенный свет. Заночевать? Куда еще - ночью? Школа рассыпалась, кто куда... В Гатчину? Поезда ж, наверное, не ходят: не такая ночь.

Он поискал звонка, не нашел и ударил в дверь. Раз, другой, крепче. За стеклянным створом замаячила голова, присматриваясь. Голова была в офицерской конногвардейской фуражке. Дронов, не размышляя, поднял руку и отдал честь. Голова приникла к стеклу. Дронов наклонил лицо: в упор глянули четыре напряженных глаза.

Потом заскрипел ключ. Дверь приоткрылась. Дронов оглянулся по сторонам и протиснулся внутрь.

Две лампочки тускло освещали простор помещения. Пальмы. Диваны. Ковры. Столики. И - офицеры. В первый момент Дронову показалось их до ужаса много: у окон, столов, по лестнице, отлогим покатом ступеней уходившей вверх. У конногвардейца, ротмистра, стоявшего перед Дроновым, был револьвер в руке. Ротмистр спросил отрывисто:

- Кто такой? Откуда?

Дронов ответил, вытянувшись во фронт:

- Гатчинской школы прапорщиков. Из Зимнего. Шинель без ремня, ни подсумков, ни винтовки... Стало быть, можно не спрашивать.

Офицеры окружили Дронова.

- Сколько вас там было?.. Эх... шляпы! От голытьбы не отбились!..

Дронов хотел объяснить, как их взяли и почему нельзя было вести оборону, но вместо этого только засопел носом, нудно и тяжело, словно собирался заплакать, и ответил покорно:

- До тысячи человек, надо считать... Что ж это теперь будет, ваше высокородие?..

Конногвардеец ответил на вопрос вопросом:

- Как вы выбрались?

- Отпустили на честное слово.

Дронов оглянулся испуганно, сообразив, что господа офицеры могут поставить в вину нарушение присяги... Но все кругом рассмеялись.

- Всех? Да быть не может!.. Вы слышали, ваше превосходительство?..

Офицерский ряд раздвинулся, и Дронов увидел генерала. Генерал был бледен, ярко рыжела широкая, под царя, борода. Он кивнул Дронову:

- Юнкеров отпустили? Всех?.. Ежели так... можно еще, пожалуй, сыграть партию. Керенский с войсками должен бы уже подойти. И если этих санкюлотов... подогреть с тылу...