- А если опять не отзовутся?
- Тогда видно будет. Нам задача пока - только о перемирии. Едем, так сказать, на разведку. По обстоятельствам видно будет.
Кто-то махнул рукой:
- И сейчас, по-моему, видно. Не пойдет Антанта на мир. Ежели б не ввязалась Америка на последях, пенки снимать... Помолчали.
- Значит, тогда - на сепаратный?
Дед яков трет лоб. Ай, и трудно ж. То годы целые судачил об отделенном, о кашеваре, о ротном, о том, как у кого на деревне дела, а нынче - на-ко, поди... Америка, мир, сепаратный. Из войны надо - без спору. А как Антанта обидится? Как бы не вышло чего: немцев сбросим, посадим, того и гляди, француза.
Сильно робел, но сказал. Как же молчать: партейный.
Сказал, не раскаялся. Олич первый одобрил:
- Ворочай, ворочай. От сброса же никуда не уйдешь: все одно придется и этих, и тех. С Антанты выгодней начинать: германец - вон он, на фронте, а Антанта когда еще зубы вытянет из войны, да и вытянет ли... А нам передышка. К тому же и драться все равно же нам нечем. Жмурься не жмурься, а фронта-то нет. Кому это лучше знать, как не тебе, Дедяков. Ты же, прямо сказать, потомственный почетный окопник. Потому и выдвинули во ВЦИК, а от ВЦИКа - в мирную делегацию.
Окоп. ВЦИК. Мысли бегут вперегон. Не уснуть нипочем.
От простынь, от подушки пахнет душистым.
В Бресте - наутро. Опять офицеров шеренга, комендант, генералитет: очень почетная встреча. Автомобилей нагнали довольно: рассадили по трое (двое наших и немец) - и в крепость. В крепости каждому отдельная комната: кровать, стол, бумага, блокнот, два карандаша, ручка, чернила; вазочка с цветами на шитой проглаженной скатерти. Обои - чуть-чуть сыроватые: специально к приезду оклеено.
Олич зашел к Дедякову без стука:
- Форсисто. Слова не скажешь, явственно гнут на почет: политика!.. А может быть, все же расстреляют, ась? - Тронул вазочку. - Но казенно, до градуса. В трех комнатах был. Кувшины и те - все, как один, в цвет и в масть, и цветиков одинаково втыкано: счетом, как по штату: ни больше ни меньше.
Вспомнил и фыркнул:
- Только "первому рангу" нашему, капитану, пофартило. Морозов, полковник, сейчас ко мне побывал, рассказывал: их, консультантов, разместили попроще, чем нас, по бывшим офицерским квартирам. Своих немцы потеснили для случая. Так, говорит, капитану досталася комната - стены все как есть открытками уляпаны, на открытках сплошь голые бабы. А комната, на поверку выходит, графская чья-то, фамилия - в три версты: фон, дер, хер, шер, мер. Высоких кровей жеребец.
Дедяков заплескался в тазу без ответа. Матрос поощрил:
- Наводи красоту. Мыло видел? Заграничное. Ты поищи хорошенько, може, тут где еще пудра положена?.. Как у них, по штату-то? Обедать, председатель сказал, будем с самим "высочайшим", Леопольдом Баварским.
- Он разве тут?
- Здрасте. Где ж командующему фронтом и быть, как не в штаб-квартире? Брест же штаб-квартира. Почеши за ухом. А любопытно все ж посмотреть, как высочайшие без намордника ходят... А то ведь потом не увидишь... Теперь уж недолго...
- Широко шагаешь, Олич! - Дедяков с сомнением потряс головой. Офицеры у них, видел, какие? Словно лобанчики, одного чекану: орел, а с обороту - царский портрет; и солдат у них - во! Как в струне!..
- Э-на! - протянул матрос. - Себя забыл? Сам-то был не в струну, Кузьмич? Вспомнить срам, до чего был затырканный. Да и то, отторкался небось, как дошло до настоящего дела...
- Правильно, - вздохнул Дедяков и отвел глаза. - Хотя, ежели на правду, не так чтобы я уж вовсе отторкался: нет-нет и одернешься: я - не я. И то сказать, до самого Октября - и не так чтобы я, и не эдак. Ведь и на съезд, курья голова, ни за что ехать не хотел, до того мне с Совещания, что в апреле, оскомину набило... Комитет силком, прямо скажу, ехать заставил: ты, говорят, Дедяков, - самый человек подходящий: на слово - не лезешь, голосуй, как мы скажем, только и всего.
Олич рассмеялся:
- Угадали, в точку. Стервы они были, комитетские твои: эсерье, кучинцы... - Он вспомнил Кучина - эсера, лидера фронтовой, армейскими комитетами высланной, подобранной мимо солдат группы, на трибуне Октябрьского съезда, и передразнил, выпятив грудь, как Кучин тогда: "...От имени армейских комитетов всех армий - Первой, Второй... Тринадцатой... Особой... Кавказской... фронтовая группа протестует и покидает съезд..."
Дедяков засмеялся тоже, счастливым смехом:
- Вот тебе и "покинули"... А я в тот момент - дело прошлое! - струхнул было, ей-богу... Как он зы-ыкнет: "Переносим борьбу на места!" Порохом сразу запахло. Ежели бы не Петерсон... Здорово он тогда о латышских стрелках...
- Четкий народ - латыши, - подтвердил матрос. - Хлопнули они вовремя Керенского по заду. Ну а между прочим, ты поторапливайся. Сейчас на заседание, первый, так сказать, империалистам бой, а там - шамать. Эх, табачок забыл: нечем будет генералов махорить. Пошли?
В дверях он задержался и спросил, снизив голос:
- Скажи, к слову. За Дрейфельсом, подполковником, что в консультации, ты ничего не примечал? По-моему, глаз за ним нужен: сам из немцев, и эдакий... фон-барон.
- Дрейфельс? - насторожился Дедяков. - Это который?
- Белобрысый такой, усы, как у кота.
Дрейфельс, подполковник, белобрысый такой, хмуро чистил рейтузы. К каждой комнате приставлен любезностью германского командования специальный ординарец, но делегация, изволите видеть, постановила: в обслуживании себя обходиться без денщичьих услуг. Потрудись, стало быть, сам ерзать щеткой. Злит и то, что нету с собой мундира... Здешние офицеры и в штабе, и в делегациях (не только германцы и австрийцы, а даже болгары и турки) все в мундирах с иголочки. Не говоря уже о таких, как секретарь австрийской миссии. Одна фамилия чего стоит: Эмерих граф Чакий фон Кережек и Адорьян. Вся грудь в боевых орденах, а на руках пальцев не видно под перстнями. Классный мужчина! А наши... санкюлоты! Демонстративно кто в чем: пиджаки, блузы... точно сейчас с баррикад. За сто верст прокламацией пахнет... И офицеров-консультантов заставили - без парада, без орденов и шитья, в походном. Сидят серяками. А у тех вся шеренга грудей - сплошная эмаль.
Он даже скрипнул зубами, припомнив картину только что вот отошедшего заседания конференции: длинный, на сотню персон, стол, удобные мягкие кресла, и за столом, разделенные суконным полем, зеленым, один на один, как дуэлянты на поединке, против советского каждого - немец, австриец, болгарин, турок: лицо к лицу, глаз в глаз. Первая встреча, по-фехтовальному engagement, - приступ к бою.
Мысль о поединке - о сходстве - была неожиданной и почему-то приятной. Дрейфельс без злости уже скосил глаза на листки свежей машинной печати - на столе, под фуражкой. Четко работают немцы: только что отошло заседание, а вон он уже, протокол. "Протокол заседания 20 ноября". Но ведь поединкам тоже ведут протоколы:
"Протокол заседания 20 ноября (3 декабря) 1917 года
Начало заседания: 4 часа 40 минут.
Открывая заседание, генерал-майор Гофман, замещающий его высочество Леопольда Баварского в качестве председателя союзных делегаций: германской, австрийской, турецкой и болгарской, выражает пожелание, чтобы переговоры привели к желанному результату.
Предъявляются полномочия, которые признаются русскими представителями.
Генерал Гофман обращается с просьбой к русской делегации сообщить свои предложения.
Председатель русской делегации оглашает следующую декларацию: "Полагая в основу переговоров о перемирии принципы мира, выраженные в декрете Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов и подтвержденные чрезвычайным съездом крестьянских депутатов, мы ставим своей целью скорейшее достижение всеобщего мира без аннексий и контрибуций, с гарантией права на национальное самоопределение.