При женщине? При интересной женщине! У Энгельсова кровь прилила к лицу, как от пощечины. Он сделал движение к Гагарину, но глаза девушки остановили: они были холодны и пристальны. Они не верили. Секунда еще, один только шаг, и она скажет: лжет! Откуда у него пароль и отзыв?
Поручик ничего не заметил. Он говорил дальше, с прежним увлечением:
- Да! А он, гляди-ка! С полномочиями от центра! Вот это, я понимаю, конспирация. Вот у кого учиться... - Он пододвинул, с шумом и скрипом, кресло. - Садитесь, милости прошу... Вы меня простите, что я так болтаю. Но очень уж я разволновался от неожиданности...
- Мне пора идти, - медленно и многозначительно, как показалось штаб-ротмистру, проговорила Ирина и сделала чуть заметный, но пойманный Энгельсовым знак глазами.
Гагарин тоже заметил знак. Он кивнул:
- Да, да, конечно. Стало быть, как условлено.
Ирина повернулась и вышла, бесшумно прикрыв за собой дверь. Поручик вздохнул:
- Удивительная это, я вам скажу, девушка, товарищ Ирина. В девятьсот шестом, вы знаете, она в Кронштадте работала, по подготовке восстания... Для конспирации под видом прачки жила: белье стирала. Вот этими самыми руками... Вы внимание обратили, конечно, - нельзя не обратить внимания. Совершенно изумительные руки!.. Когда восстание разбили, матросы ее на шлюпке к Лисьему Носу под огнем с фортов вывезли. А то повесили бы, наверно. - Он помолчал. - А потом работала в Киеве: в девятьсот седьмом восстание было в Селенгинском полку и двадцать первом саперном, помните? А теперь - здесь...
- В союзе? - осторожно спросил Энгельсов.
Поручик покачал головой. Лицо изменилось. Он выглядел теперь гораздо старше, и видно стало, что у него впалые щеки и под глазами темные круги. Чахоточный, что ли?
- Нет. Она - социал-демократка, фракция большевиков. Знаете? Большевики особых офицерских организаций - и союза в частности - не признают.
Он улыбнулся застенчиво и виновато:
- Не полагаются на нас. Считают ненадежными. Отдельные офицеры, по-ихнему, могут оказаться настоящими революционерами, но целая специально офицерская организация - нет. Каста обязательно скажется.
- Она мне отперла дверь, - сказал Энгельсов. - Я поэтому думал...
- Нет, - медленно сказал Гагарин. - Просто она в этой квартире живет. А по революционной линии она держит с нами связь, информационную, так сказать: на собраниях наших бывает иногда... Но и только.
Он отошел к окну. Энгельсов зло подумал, что, вероятно, Ирина сейчас идет по тротуару и Гагарин смотрит на нее. Явственно же: влюблен, мальчишка. А какая красивая женщина... И каким ее чертом занесло в революцию?.. Белье стирала... Руки действительно изумительные: сказка!
Поручик обернулся. Должно быть - прошла Ирина.
- Самое тяжелое, что она, в сущности, права. Я говорю с вами абсолютно откровенно, как вы видите, поскольку вы имеете полномочия от Николая, из центра... Офицерство даже в нынешнюю революцию - я о честном, о революционном, стало быть, офицерстве говорю - все-таки показало себя именно так: кастой. Ведь уж достаточно одного того, что никто почти не пошел в общую с солдатами организацию. Единичные только партийцы. А для остальных, хотя они и идут в заговор против самодержавия, рискуя жизнью, солдат все-таки как был, так и остался "нижним чином", последним, в сущности, человеком. Я знаю, это - старая традиция. Не только декабристы, но и народовольцы не допускали в свою организацию солдат. Но я все-таки надеюсь, что мы отодвинем это - в прошлое...
- Почему вы так думаете? - хмуро спросил Энгельсов.
От настроения, с которым он вошел в гагаринскую квартиру, не осталось и следа. Он не совсем понимал, что говорит поручик, но слова и мысли были явно чужие и вражьи.
- Время возьмет свое, - тихо сказал Гагарин. - Вы чувствуете, как меняется время, Энгельсов? Люди кругом меняются. Меняются - прямо на глазах. Революция идет. "Они" думают, что она убита, что тысячи повешенных и застреленных, десятки тысяч угнанных в каторгу обескровили ее. Ого! Ничего подобного! Будьте уверены, она идет. И идет твердым шагом, Энгельсов.
Он подошел к этажерке с книгами и вытащил толстый атлас.
На шагреневом переплете четко золотилась надпись: фортификация
- Я написал обращение к товарищам-офицерам. - Гагарин раскрыл атлас, разогнул один из чертежей: под бумажную складку заложен был мелко исписанный листок. - В этом воззвании я призываю именно разбить цепи касты и вступить, доподлинно, в ряды революционного народа, приняв его знамя.
Он повертел листок в руках и положил обратно, под сгиб чертежа.
- Читать его вам сейчас не стоит. Сегодня вечером мы будем обсуждать его на очередном нашем собрании. Вы, конечно, будете?
- У вас? - Голос Энгельсова прозвучал глухо.
- Нет. - Гагарин поставил атлас на место, на полку. - У меня неудобно. У меня же явочная квартира, народ ходит. И к Ирине ходят тоже. Большие собрания устраивать неудобно.
- А разве на собраниях так много бывает?
Энгельсов дышал тяжело и часто. Но Гагарин не замечал этого. Он явственно думал о чем-то своем.
- Не так чтобы очень. Но человек пятнадцать - двадцать. Больше всего артиллеристов: семерка уже есть; мы поэтому и собираемся у артиллериста Самойлова, штабс-капитана. Знаете? Так сегодня в восемь. Алексеевская, дом Пришиблова, квартира вторая. Очень хорошо, что вы именно сегодня зашли: как раз перед собранием. Оно будет очень решающим, я надеюсь. Потому что я буду ставить вопрос ребром: долой касту, четкая революционная программа, общая с солдатами организация.
Энгельсов встал:
- И вы полагаете, что офицеры за вами пойдут?
- Должны пойти! - пылко ответил Гагарин и выпрямился. - Или так, или на офицерском корпусе надо поставить крест... перечеркнуть его - клинком! Он взмахнул рукой неожиданно упруго и четко - слева направо. - Кро-ва-вым крестом!.. Если он не поймет, что для офицера участие в революции - больше чем для кого-либо - вопрос чести...
- Чести?
Штаб-ротмистр вздрогнул, как от удара хлыста, и подошел к Гагарину вплотную.
- Чести, вы сказали?
Гагарин оглядел его удивленно:
- Ну да, конечно. Я полагаю, этого же не надо разъяснять. Именно так: чести...
- Я пойду, - сказал Энгельсов хрипло и скомкал фуражку в руке.
Глаза Гагарина раскрылись еще недоуменней и шире. Догадался?
Энгельсов добавил торопливо:
- Мне... нехорошо. Сердце. Прилив к голове... На воздухе - отойдет. На воздухе всегда отходит. Нервы!
Гагарин кивнул и повторил неуверенно:
- Да, конечно. На свежем воздухе отойдет...
* * *
"На свежем воздухе - отойдет".
Нет. Не отошло. Энгельсов тяжело волок шаг по щербатой панели. Дышать было по-прежнему нудно и трудно.
Вопрос чести? Вы так думаете, поручик Гагарин?
Это что ж такое?.. Ежели уже офицеры - такие слова?.. Что ж это... Значит, и в самом деле - революция?
Пятнадцать человек в одном здешнем гарнизоне. Артиллеристов одних семь. Правда, артиллеристы не в счет. Они - ненастоящие офицеры. Математики. Математики всегда вольнодумцы. Икс, игрек: Бог несовместим с тригонометрией. А без Бога и царя нет. Это и дурак понимает. Разве на таких можно полагаться? И в пехоте - офицеры тоже - со всячинкой: из юнкерских, провинциальных, из "шмаргонских академий" - черт знает кого в офицеры выпускают... В конце концов, только кавалерия и надежна. Какое счастье, что он, Энгельсов, в кавалерии.
Кто-то сзади осторожно окликнул:
- Господин ротмистр.
Обернулся. Тот. Лисьемордый.
И вспомнил. Сейчас только. Там, у Гагарина, он ничего не спросил о Полынине и об Энгельсе. Скворцов поклонился, осклабясь:
- Полковник просили зайти.
Следили? Энгельсов вскипел, но сдержался:
- Обязательно. Я и сам имел в виду. В ближайшее же время.