– Садись, Котонай, – говорит баба, – чай пить, видишь, все готово уже.
– А дитя-то где у тебя? – спрашивает он и глазищами своими ищет люльку, а не видит люльку-то.
– Ты мое дитя, Котонай! – закричала вдруг баба, да как прыгнет, как раскинется красной тряпкой на всю избу. Закрутила Котоная, замотала его, обвила руки-ноги, не вырваться. Шипит Котонай, воет, шерсть на загривке дыбом стоит, не вырваться Котонаю, а Шишимора-то мешок с русалками схватила, хохочет – уж больно любит она русалок-то есть, как есть деликатес. Одна русалка-то, сама толста котора, из мешка скатилась, покрутилась да шмыг за сундукт и оттедава кулаком Котонаю грозит – мол, говорили мы тебе, не ходи в дом, ведьма там! Выползла к окошку, схватилась за подоконник пальцами, подтянулась, да и вывалилась на улицу, пошуршала на озеро своих звать на подмогу. Да только как они подмогли-то бы – без ног-то?
А Шишимора тем временем обмотала Котоная рубахой да на печь подальше положила – пусть лежит, пока его время не придет, сгодится еще. А русалок в мешке в кадушку с водой засунула, чтоб не прокисли.
Дошуршала зелена русалка до озера, зовет своих – никто не откликается, Котонай-то от всех русалок-то и выловил. Пока сидела она на берегу да думала, что делать, уже и светать начало, и голоса начали приближаться. Глядит русалка – бежит девочка по берегу, а за ней мальчик бежит, корзинкой машет, добежал до берега и сел, ноги в воду спустил. Русалка в воду скользнула, подплыла тихонечко да как хвать его за ноги-то и в воду тащит. Тот ревет-кричит, за траву хватается, сестру зовет, сестра прибежала:
– Отпусти его! Проси, чего хочешь!
– Пойди в дом такой-то да возьми сверток с печи, – говорит русалка, – и сестер моих принеси тоже! А иначе утоплю брата тваво, и тебя утоплю, и всех утоплю! Чтоб не одной тут жить, среди тины болтаться!
Девочка подумала-подумала, да и согласилась – кто его разберет, что за сверток, а братик вот он, в озере по пояс уже. Отпустила русалка мальчика, взялись они за руки да и побежали в деревню. Летят по небу лебеди и кричат:
– Не ходи-не ходи! Не ходи-не ходи!..
– Отстаньте, лебеди! – кричит девочка. – Иначе русалка брата мово утопит!
– Не ходи-не ходи! Не ходи-не ходи!..
Подобрала она камень с дороги, да как запустит в лебедей-то, те покружили-покружили, да и на озеро улетели. Сели и русалке говорят:
– Что ж ты, дура зеленая, зачем детей к Шишиморе отправила?
– Сейчас удавлю вас, подушки пернатые! А сестры мои? А Котонай-утопленник? Что ж мне тут, одной вековать теперь, с вами, дурноголосыми?! Не бывать такому!
Добежали брат с сестрою до дома Шишиморы и уселись под забором ждать, когда в избу залезть можно. Выходит из дому Шишимора, голову снимает и прямиком к рукомойнику – в лицо голове своей водой плещет, волосы моет, косу заплетает. Потом обратно надела, да и говорит:
– А что глаза мои видят?
– Так дети у тебя под забором сидят, прячутся.
– А дети ли? Не перекидыши ли какие?
– Так дети, дети.
– А что нос мой чует?
– Дух человечий!
– А человечий ли?
– Человечий, человечий!
Как протянула Шишимора руки свои длиннющие, так сразу брата-то и схватила и медленно в рот ташшит – малой ещщо брат-то, неразумный, нерасторопный. Он кричит, в руках у нее колотится, а сестра не испугалась – шмыг в дом да на печку. Смотрит, там сверток лежит на печи в самом темном углу, в красную рубаху завернутый. Развернула она сверток, а из него как выпрыгнет Котонай – шипит, плюется огнем, когти растопырил, того гляди избу сожжет.
– Ты кто? – говорит.
– Я-то Маруся, – говорит девочка, – а ты кто?
– А я Котонай, плыву ночью по озеру в корыте, хвостом правлю, лапой гребу, второй лапой русалок в мешок собираю, а как насобираю полный мешок, так и в деревню иду. У кого дитя не спит в колыбели али балуется, так того дитя зеленые русалки насмерть защекочут.
– А-а-а, так это ты Котонай. Так не боюсь я тебя, Котонай, ты же котик.
– Котик, – соглашается Котонай, – только утопленник. Теперича у меня такая служба. Детей наказывать непослушных.
– А кто же тебя, котика, утопил-то от?
– Так Шишимора и утопила, я ее и не признал-то сразу. Батя мой, Семен Севастьянович, бобылем жил, век вековал, и все было у него – и корова, и козы, и хозяйство, и достаток, только ни бабы не было, ни дитяти. Уж очень он просил дитятю – как вечер, так к иконе и давай поклоны класть поясные: пошли ты мне, Боже, дитятю, хоть какого, хоть оловянного, хоть деревянного, всякого подниму и любить буду. Утром как-то просыпается – а там я сижу на груди у него, махонький, с ладошку, с бородой играюсь. Он и обрадовался – люльку мне спроворил да рубаху алую шелковую, Кот-Котонай стал меня величать и как сына свово воспитывать. Пошел он на базар корову на свиней сменять, а свиней тех Шишимора привела на торг – дак не свиньи-то это были, а березовые чурки вместо свиней, и как увидел батя Шишимору, так и сразу жениться решил. А у Шишиморы свой сынок был – березовое полено. Стали они жить-поживать, да только не добра наживать – кладет Шишимора рубахи на сундук – а моя-то от рубаха-то лучше и наряднее. Кладет Шишимора своего сыночка, березовое полено, в люльку – а моя люлька лучше, резная, одеяльце пуховое, матрасик шелковый. Заела Шишимору зависть, и как батя мой ушел в крайний раз на базар, так она меня в матрасик шелковый завернула и в пруд топить понесла, и утопила, да только русалки меня пожалели и мертвому жить научили. А бате моему Шишимора рассказала, что я посуду побил, гусей топором зарубил, сыночка ее, березовое полено, поцарапал, деньги украл, что за иконой были спрятаны, и с цыганами сбежал таборными лошадей красть. Батя с горя-то и слег, а там уж она его ночью-то подушкой удавила. Потому теперь я Котонай, в корыте по озеру плыву, хвостом правлю, лапой гребу, другой лапой русалок в мешок собираю, в деревню несу, детей наказывать.