Впрочем, у С. была одна серьезная проблема. Он был не в состоянии понять смысл того, что читал. Можно было показать ему «Одиссею», и после шести минут пролистывания огромного тома он мог дословно воспроизвести его слово в слово, но при этом понятия не имел, о чем там идет речь. Его озадачивали окружающие люди, потому что он не понимал выражения их лиц. Он оказывался так погружен в малейшие движения лицевых мышц, что был не в состоянии отвлечься от них и определить, что видит — улыбку или гримасу. С. не представлял себе, как разрешить эту проблему. С. прожил унылую и бесцельную жизнь, искалеченный своими необыкновенными способностями.
Можно привести и менее бросающиеся в глаза примеры, когда людям необходима способность забывать: ветерану вьетнамской войны, страдающему от одержимости страшными воспоминаниями, ребенку, изнасилованному в собственной кроватке, девятилетнему мальчику, на глазах которого его отца навсегда уводят во тьму ночи. Мы хотим помнить, но Кандел, как и все мы, должен знать, что мы испытываем не менее сильную потребность в том, чтобы забыть.
Возможно, Кандел стал бы отрицать присутствие личных мотивов в своей работе над средством, подавляющим память, — «Мемори Фармасьютикалс» разрабатывает и его тоже. Он мог бы сказать, что им движет любовь к исследованиям, чистый восторг открытия, но так ли это? Открыв CREB, Кандел открыл и ее противоположность. Он обнаружил, что нормальный человеческий мозг обладает встроенным механизмом забывания, главным в котором является энзим кальцинейрин. Кандел и его команда в 1998 году нашли у крыс ген, ответственный за производство кальцинейрина, и обнаружили, что при его активизации крысиный мозг делается бронированным: все страхи забываются.
Удастся ли «Мемори Фармасьютикалс» или какому-либо ее конкуренту создать подобное лекарство для людей? Тим Талли уже разработал нечто подобное. Если этот препарат появится в продаже, его можно будет применить в течение двадцати четырех часов после травмы, и он сотрет воспоминание о ней, правда, вместе с памятью обо всем, что случилось в этот день. Такое лекарство можно было бы давать людям, пережившим ужасные события — нападения террористов, авиакатастрофы, жестокие издевательства. Этот препарат мог бы эффективно снимать такой диагноз, как посттравматический стресс. Эта таблетка оказалась бы капсулой с водой из Леты, реки забвения, к которой стремятся души, жаждущие забыть свое прошлое.
Вероятно, Канделу нравится идея дающего забвение лекарства, и это, с одной стороны, оправдано, учитывая, что его трагическое прошлое всегда рядом и где-то далеко, присутствует, но «отсутствует связанный с этим аффект». Видит ли он потенциальные этические проблемы, связанные с подобным средством? Понимает ли, что оно может быть применено к жертвам геноцида, использовано в политических целях, что отец может дать его малышке дочери, прежде чем изнасиловать ее? Да, Кандел все это видит; может быть, поэтому-то, хотя молекулярно-химические процессы забывания им и открыты, «Мемори Фармасьютикалс» не так уж активно разрабатывает это направление.
В конце концов, похоже, Кандел отдает приоритет силе и важности воспоминаний. В тот солнечный весенний день, когда я посещаю его в кабинете с огромными окнами, он работает над собственными мемуарами.
— Видите, — говорит он, показывая мне на стопку листов бумаги, — это мои мемуары. Я начал их, чтобы, пока не поздно, записать все для моих детей.
Он кладет стопку на кофейный столик рядом со мной. Мне хочется полистать ее и познакомиться с содержанием, но я понимаю, что не могу себе этого позволить.
Кандел отрывает взгляд от манускрипта и смотрит в окно.
— Я был в десяти сантиметрах от Дахау, — говорит он, — и это — одна из причин того, что я всегда стремился получить от жизни все, что могу.
Затем Кандел говорит мне, что через несколько месяцев отправляется в Австрию, что он организует там конференцию. Я предполагаю, что это будет научная конференция, но, когда я спрашиваю об этом, Кандел отвечает отрицательно.