Первой пускалась запись заранее записанного голоса студента, предположительно больного эпилепсией. Он признавался «группе», что страдает припадками. Говорил он взволнованно и запинаясь и отмечал, что особенно тяжелые припадки случаются, когда он готовится к экзаменам. Голос «эпилептика» сообщал о том, что жить в Нью-Йорке трудно и трудно учиться в Нью-Йоркском университете. Затем этот голос стихал и раздавался другой. Наивный испытуемый, понятно, не знал, что это звучит магнитофонная запись, и думал, будто слышит живого участника исследования. Новый голос был энергичным и веселым. Потом подходила очередь самого испытуемого, потом раздавались другие бесплотные голоса и, наконец, случалось следующее: у «студента-эпилептика» начинался припадок. Наивный испытуемый, конечно, не мог этого видеть, поскольку находился в отдельной комнате; не мог он видеть и реакции своих предполагаемых соседей, хотя на самом деле единственным другим участником был магнитофон в смежной комнате. Наступала очередь «эпилептика» участвовать в «дискуссии». Актер, изображавший его, начинал говорить нормальным голосом, который постепенно становился все более неразборчивым, громким, настойчивым, пока, наконец, не достигал крещендо. «Я… э… а… мне кажется… я… я… мне нужна… а… а… не мог бы кто-нибудь… э… э… э… оказать мне… оказать мне помощь… э… э… мне действительно плохо… э… э… сейчас и я… э… э… если ктонибудь поможет… это было бы здорово… потому что у меня… э… э… при… припадок… э… э… м-мне нужна… по-по-помощь… кто-нибудь… [слышно, как «эпилептик» давится и задыхается] я-я-я умру… помогите… припадок…» Раздавался хрип, и наступала тишина.
Теперь единственный живой участник, который, конечно, думал, что он один из нескольких других живых испытуемых, мог бы в любой момент выйти из своей комнаты и обратиться к сидящему в холле экспериментатору за помощью. Перед тем как предоставить «группе» возможность обсуждения трудностей студенческой жизни, экспериментатор ради соблюдения секретности сообщал испытуемому, что ознакомится с высказываниями участников позднее, по магнитофонным записям. Впрочем, при этом он просил испытуемого следовать протоколу и говорить в свою очередь.
Дарли и Латан постарались создать экспериментальные условия, как можно точнее соответствующие обстоятельствам убийства Кэтрин Дженовезе. Тогда свидетели видели других свидетелей, но не могли общаться с ними, разделенные оконными стеклами. Во время эксперимента испытуемый мог слышать других «участников», но не мог увидеть их или связаться с ними, потому что находился в отдельной комнате и мог пользоваться только микрофоном, который включался лишь в тот момент, когда подходила очередь испытуемого говорить. Таким образом, когда случался «припадок», испытуемый знал, что другие могут это слышать, но также знал, что сам не может с ними ничего обсудить, потому что его микрофон выключен.
Поддельный припадок в эксперименте Дарли и Латана длился полных шесть минут, также по аналогии с убийством Дженовезе, которое представляло собой не единственный удар, а несколько. Студенты имели возможность подумать, а потом действовать. Результаты показали, что очень немногие (если быть точными, 31%) начинали действовать: это очень сходно с 32–35% испытуемых Милграма, проявившими неповиновение.
Однако потом ситуация усложнялась.
Дарли и Латан меняли численность «групп». Если испытуемый думал, что, кроме него, имеются еще трое или больше участников, он обычно не искал помощи жертве припадка. С другой стороны, 85% испытуемых, которые считали, что участвуют в дискуссии только со студентом-эпилептиком и других свидетелей нет, обращались за помощью и делали это в первые три минуты припадка. Дарли и Латан также обнаружили, что — при любом размере группы — если испытуемые не сообщали о чрезвычайной ситуации в первые три минуты, они скорее всего не стали бы сообщать о ней вообще. Таким образом, если вы оказались в самолете, захваченном террористами, и ничего не предприняли в течение 180 секунд, вы скорее всего и не станете ничего делать. В чрезвычайных обстоятельствах время никогда не оказывается на вашей стороне. Чем дольше вы ждете, тем более парализованным оказываетесь. Помните об этом и будьте готовы действовать.
Более интересной, однако, чем связь между временем и поведением, направленным на оказание помощи, оказалась связь между размером группы и таким поведением. Можно было бы ожидать, что чем больше группа, тем решительнее и смелее вы будете действовать и тем выше вероятность того, что вы постараетесь предотвратить опасность. В конце концов, разве не чувствуем мы себя наиболее робкими и уязвимыми в одиночестве, в темноте, в безлюдном переулке, где даже нет фонарей? Разве мы, подобно животным, не становимся боязливыми и неуверенными в себе, в одиночку скитаясь по равнинам плейстоцена и ожидая отовсюду нападения хищников, когда защищающая нас стая распалась? Полученные Дарли и Латаном данные подвергают сомнению эволюционную ценность привычки искать безопасность в многолюдий. В толпе есть что-то, что тормозит поведение, направленное на оказание помощи. Если, например, вам не повезет и вы упадете с колеса обозрения на ярмарке, на вас могут просто не обратить внимания, как не обратили внимания на Икара, упавшего с неба на глазах жителей целого города. С другой стороны, если вы окажетесь в пустыне с единственным спутником и будет начинаться песчаная буря, вы сможете рассчитывать на его помощь в восьмидесяти пяти процентах случаев — по крайней мере в соответствии с данными Дарли и Латана.