Харлоу и компания усматривали в «комфорте, который даст контакт», главный компонент любви. Несомненно, существовали и другие компоненты, например, движения или черты лица. Когда мы рождаемся, мы видим лицо матери как серию двигающихся теней, треугольников, накладывающихся друг на друга; мы видим завиток, который, возможно, является волосами, пуговку, которая, возможно, является носом или соском — разобраться трудно. Мы открываем глаза и смотрим вверх, и перед нами женское лицо на Луне, улыбающаяся нам планета с прекрасными голубыми пятнами на ней.
Наверняка, предположил Харлоу, лицо — это еще одна переменная, определяющая любовь. Первые суррогатные матери имели примитивные лица с черными велосипедными отражателями в качестве глаз. Теперь Харлоу поручил своему лаборанту, Уильяму Мейсону, сделать действительно хорошую маску обезьяны. Планировалось взять еще одного детеныша макаки, дать ему красивую суррогатную мать и посмотреть, какую привязанность малыш будет к ней испытывать. Однако предназначенный для эксперимента детеныш родился раньше, чем была готова маска, поэтому в спешке обезьяненок был помещен в клетку с мягкой суррогатной мамашей, которая в качестве лица имела просто гладкую поверхность, лишенную каких-либо черг. Ни глаз, ни носа — ничего; только это, похоже, значения не имело. Маленькая обезьянка обожала безликую мать, целовала ее и покусывала. Когда совершенная обезьянья маска — такая красивая, такая интересная — была закончена, малышка не пожелала иметь с ней дела. Исследователи попытались приделать к суррогатной матери голову с маской, но детеныш в ужасе завизжал, забился в угол клетки и стал там раскачиваться, вцепившись в собственные гениталии. Исследователи придвигали фигуру матери в маске ближе и ближе, и в конце концов детеныш протянул руку и повернул «голову» к себе той стороной, на которой не было маски. Только тогда он осмелел и проявил готовность играть. Сколько бы раз ни поворачивали суррогатную мать «лицом» к детенышу, он всякий раз поворачивал материнскую голову пустой стороной к себе, предпочитая лицо, лишенное черт, в отношении которого произошел импринтинг. Многие называли эксперименты Харлоу жестокими — он отнимал детенышей у матерей, он заменял их проволочными конструкциями с острыми сосками, выслушивал безутешные крики приматов и наблюдал, как детеныши льнут к манекенам, потому что это все, что у них есть; да, может быть, это было жестоко. Однако есть нечто мощное и положительное в том, что Харлоу дал нам: точное знание того, что наши потребности сложнее, чем просто голод, что мы любой ценой добиваемся близости, что мы ни капли не ценим общепризнанную красоту и всегда будем считать первое лицо, которое увидели, самым милым — как бы далеко по ступеням эволюции мы ни спустились.
Все это происходило в конце 1950–1960-х годов. Харлоу изучал любовь, хоть сам и разлюбил. Он вечно был в своей лаборатории. Клара с ее высоким IQ сидела дома с двумя малышами, пока ее супруг ночь за ночью проводил на старой фабрике, придумывая тест за тестом для обезьян. В Мэдисоне стояла холодная, холодная зима, а у Харлоу начался роман.
— Поэтому-то мои родители и разошлись, — говорит старший сын Харлоу, Роберт Израэль. — Все было очень просто: у отца начался роман.
Клара осталась с двумя детьми и впоследствии вышла замуж за строителя, с которым и жила в трейлере на юге страны. Харлоу едва ли это заметил. Да, у него была женщина — мы не знаем, кто она такая, возможно, студентка, — но главное, у него была та, кого он называл Железная Дева. Железная Дева представляла собой особую суррогатную мать, придуманную Харлоу: она выставляла шипы и обдавала детенышей струями холодного воздуха, такими сильными, что малыши с визгом отлетали к стенкам клетки. Это, утверждал Харлоу, была злая мать, и ему было интересно узнать, что же теперь произойдет
С этого момента Харлоу начал приобретать зловещую репутацию. Теперь он из ученого сделался сказочным персонажем — вроде жестокой мачехи из сказок братьев Гримм или Железной Девы из волшебного леса, от которой разбегались деревья. Почему Харлоу хотелось увидеть подобные вещи? Защитники животных называют его просто-напросто садистом. Я этого не думаю, хотя и не знаю, что двигало Харлоу, какие переменные. Может быть, у Мейбл были острые шипы? Это слишком просто. Была ли природа Харлоу изначально, физиологически ориентирована на трудности? Возможно, но тоже, пожалуй, слишком просто. Повлияло ли на него то, что ему пришлось увидеть? Харлоу служил в армии и в Нью-Мексико был свидетелем того, как производились атомные взрывы. Он видел зловещие грибообразные облака, черные осадки, ужасающе яркий свет. Обо всем этом он никогда не писал.