Хотя все это так и Лофтус активно использует эти данные для доказательства своей правоты, она забывает об одном: эти травмы отличаются от перенесенного в детстве сексуального насилия, окутанного секретностью, замалчиваемого.
— Если секретность — ингредиент вытеснения, — говорит Лофтус, когда я указываю ей на это обстоятельство, — тогда почему все случаи сексуального насилия не подвергаются вытеснению? Они почти все совершаются втайне.
— Какие доказательства были бы вам нужны, чтобы поверить в вытеснение? — спрашиваю я.
— Подтверждение, — отвечает она. — Все очень просто.
Только просто ли?
— Лорин, — говорит Джудит Херман, — вы, как психолог, должны знать, что существует множество доказательств существования вытеснения. Вспомните Шарко. — Действительно, Дэниел Шехтер, исследователь памяти из Гарварда, сообщает о случае, когда сорокалетний мужчина, страдавший от преследовавшего его образа нападения на него, десятилетнего, подростков-насильников, в результате лечения восстановил травмирующее воспоминание о нападении и сексуальном насилии. Событие было подтверждено его двоюродным братом, который был его свидетелем.
Это пример того, что вытеснение действительно может произойти. Однако Шехтер также пишет: «Пока научно достоверных свидетельств того, что люди, годами страдавшие от насилия и угроз в детстве и раннем подростковом возрасте, могут немедленно и полностью забыть о насилии, мало или нет совсем».
Когда Лофтус была молода, она вела дневник. Это была маленькая книжечка в красном виниловом переплете с разлинованными синим страницами. Лофтус знала, что ее мать иногда читала ее дневник, так что она придумала хитрый прием, чтобы сохранить свои секреты. Она записывала какой-нибудь подходящий для глаз матери эпизод на странице книжечки, а то, что было ее личной тайной, на отдельном листке, который прикрепляла скрепкой; почувствовав, что мать планирует набег, она прятала приколотые скрепками странички. Их-то она и называла своими «удаляемыми истинами».
С самого детства Лофтус жила в мире, который менял форму и был безжалостно ненадежен. С самого начала она подозревала, что история является чем-то сконструированным, — и это в 1950-е годы, еще до того, как у всех на устах появилось выражение «постмодерн». Она была скороспелой, склонной к пророчествам.
Критики Лофтус, впрочем, отвергают представление об «удаляемых истинах», особенно применительно к травме. Вот что говорит Бессел ван дер Колк:
— Может быть, Лофтус и показала нам, что в лабораторных условиях испытуемые начинают думать, будто терялись в молле, но это неприложимо к травмирующим воспоминаниям. Они кодируются в мозгу совсем иначе.
Ван дер Колк, симпатичный голландец-психиатр, живет в Бостоне на сказочной улице с булыжной мостовой и газовыми фонарями, улице, которая словно застряла в прошлом; он полагает, что «тело ведет свой счет». Его улица сохранила свою историю; то же самое происходит и с мозгом. Теория Ван дер Колка насчет травмы и памяти выглядит примерно так. Когда с человеком случается травмирующее событие, оно часто оказывается настолько всеобъемлющим, что не может быть понято и выражено обычными словесными средствами; поэтому память о нем хранится в невербальных отделах мозга, соматосенсорной коре, где и существует в виде мышечных болей, острых, но безымянных приступов паники, ярких образов, которые возникают и исчезают прежде, чем рассудок успевает их опознать. Для исцеления, согласно Ван дер Колку, нужно каким-то образом вывести невербализуемую травму в оперирующие словами отделы мозга; речь разрушит чары, и тогда воспоминание сможет вплестись в ткань истории жизни и занять свое место среди других событий, интегрироваться в них.
Лофтус утверждает, что Ван дер Колк не имеет реальных подтверждений своей теории, хотя тот в своих работах ссылается на исследования возникновения образов в мозгу и исторические свидетельства. Лофтус называет их историческими анекдотами. К тому же, могла бы она сказать, даже если лирическая теория Ван дер Колка относительно расколов и слияний справедлива, она все равно никак не подтверждает вытеснения как такового. Несомненно, у человека могут возникать физиологические реакции на стимулы, возвращающие его к травмирующим событиям; несомненно, возможны приступы паники, мышечная скованность и все остальное. Однако тот факт, что тело помнит о кошмаре, не означает, что разум его полностью забыл. Спросите контуженного солдата: забыл ли он бой, в котором участвовал? Спросите изнасилованную женщину: забыла ли она мужчину в грязном переулке? Тело ведет свой счет, могла бы сказать Лофтус, но это не значит, что сознание ушло в отпуск.