Махмуд в то время сам был на распутье. Трусость и предательство разрушили его собственные идеалы. Будто Махмуд ничего, кроме предательства, не видел! Разве незнакомо ему геройство людей, презиравших смерть? Он видел радость в глазах умиравшего мальчика, когда тот убедился, что лагерь англичан горит… Слышал возглас смертельно раненного устаза Мадбули: «Смерть колонизаторам!», с гранатой в руке бросившегося на врага. Земля содрогнулась от этого крика, и пламя взметнулось в небо, где занималась заря революции…
Поезд остановился. Хусейн взял чемодан и вышел.
Машина шла вдоль полей, затем свернула по направлению к Раас аль-Барр. Влажный, горячий воздух успокаивающе действовал на Хусейна.
В конце концов, какое моральное право он имеет упрекать других в слабости, когда сам чуть было не разрыдался, увидев пожар на улицах Каира. Он ведь тоже едва не пал духом, когда прекратились боевые действия в зоне канала. Его спасла вера, вера в свой народ. Он всегда ощущал связь с народом, и это придавало ему силы.
А Махмуд был одинок. И Лейла — тоже. Она ушла в себя, пытаясь отгородиться от внешнего мира. Стала цепляться за предрассудки, проповедуемые ее матерью, за устои и обычаи людей, которые окружали ее с детства и постоянно твердили: идя по проторенной дорожке, не встретишь большого счастья, зато обойдешь горе. Обычаи охраняют человека от зверя, который подкарауливает его на каждом шагу. И этот страшный зверь называется жизнь!
Кругом простиралась сухая, бесплодная, выжженная земля. Ни воды, ни зелени, а впереди гряда песчаных холмов. За этими холмами его ждали глаза Лейлы, печальные и влажные…
Лейла лежала на топчане под тентом и читала книгу. Махмуд окликнул ее:
— Лейла, посмотри, кто приехал!
Девушка растерянно улыбнулась.
— Ведь он, если не ошибаюсь, через две недели уезжает в Германию. Приехал, наверно, прощаться.
Губы девушки дрогнули.
— Ты можешь поздравить Лейлу, — сказал Махмуд Хусейну. — Она получила направление в университет.
— Поздравляю! — радостно воскликнул Хусейн.
Махмуд и Хусейн устроились на песке. Было жарко, солнце пекло во всю, Махмуд вошел в море. Хусейн, нерешительно взглянув на Лейлу, последовал за ним…
Лейла пересела в шезлонг и попыталась снова углубиться в чтение. Но это ей не удавалось. Мешали голоса мальчишек, шум прибоя, подкатывавшегося к ее ногам…
— Море — не твоя стихия! — сказал Махмуд.
— Это почему же? — спросил Хусейн.
— Ты ведь не плаваешь.
— Не плаваю? Это я не плаваю?!
Махмуд засмеялся. В этом он чувствовал свое превосходство над Хусейном.
— Конечно! А ну, плыви! Раз, два, три!
Высокая волна накрыла их с головой и чуть не перевернула Хусейна.
— Ну, ладно, хватит! Давай выходить!
Но Махмуд уже плыл и звал за собой друга. Хусейн вышел на берег. С волос его капала вода. Лейла молча протянула ему полотенце. Он сел на песок у ее ног.
— Вы сердитесь на меня? — спросил он.
Лейла опустила веки…
— Одно из двух — или сердитесь, или боитесь, — пошутил он.
— А почему я должна вас бояться?
— Да, серьезный вопрос! В самом деле, почему один человек боится другого? Либо потому, что ему могут причинить зло, либо…
Лейла искоса взглянула на него.
— Либо потому, что боится полюбить!
Лейла отвернулась. Высокие пенистые гребни набегали на берег и, шурша галькой, нехотя откатывались назад.
— Я никогда, видно, никого не полюблю… — тихо произнесла Лейла.
— Вы уверены в этом?
— Конечно!
— А я нет!
— Чего вы добиваетесь? — прямо спросила вдруг Лейла.
— Чтобы вы полюбили меня, — спокойно ответил Хусейн. — Я хочу, чтобы, однажды проснувшись, я узнал, что вы меня любите.
Лейла удивленно посмотрела на него и грустно улыбнулась.
— Чему вы улыбаетесь?
— О, если бы я могла быть такой оптимисткой, Хусейн!
— Не понимаю вас, — нахмурился юноша.
— Ну почему вы так уверены, что я однажды скажу вам «люблю»?
— Вот видите, вы уже и сказали, — обрадовался Хусейн.
Лейла растерялась.
— Вы ведь в самом деле только что сказали мне это, и говорили это и раньше, — засмеялся Хусейн.
— Нет, вы определенно сошли с ума! — махнула рукой девушка.
Но Хусейн решил не отступать.
— Ведь важно не то, что мы говорим, а то, что можно прочесть в наших глазах…
Лейла сощурилась.
— О, да! Глаза мои говорят: «Что прикажете, повелитель?»