— Ты, Федор, не болтай лишку. Взяли кота в мешке, делать надо. Придумаем что-нибудь.
Бригадир постоял немного, облокотясь на лом, потом спрыгнул с платформы и, не объясняя ничего грузчикам, побежал по шпалам к абразивному заводу.
Грузчики присели перекурить. К заводу Антоныч подошел со стороны двора. Возле забора остановился, огляделся, легко перемахнул через ограду. Проскочил освещенный пустынный двор, нырнул в дверь под навесом. По темным каменным ступеням спустился вниз, в кочегарку, в царство Жоры Дай.
В морозные дни, точнее — вечера и ночи, кочегарка Жоры становилась заветным местом для всех, кто не спешил домой или не имел дома, кто обогреться хотел, посидеть в компании, быль рассказать или небылицу послушать. По традиции, заведенной Жорой Дай, все пустые бутылки, которые оставляли после себя его гости, становились его собственностью. К бутылкам этим Жора никогда не прикасался лично, сдавали их в магазин опять же его гости, с которыми Жора за процедуру эту расплачивался той же стеклотарой. Лишь одна эта традиция (изобретать их Жора был великий мастер) давала Жоре Дай приработок, равный, а то и превышающий его месячный оклад кочегара.
О хозяине кочегарки Жоре Дай среди пьющего люда ходили легенды, которые не раз слышал и Антоныч. Будто бугрился Жора когда-то шишкой в самой Москве. Большими делами ворочал, кабинет имел с секретаршей, машину. На прием к нему и за «четвертной» непросто было попасть. Погорел из-за секретарши. Но Антоныч-то Жорку давно знал. Выше банщика в железнодорожной бане не прыгал он. Не из-за секретарши погорел — на вениках. Тысячу штук веников принял для продажи. Перебрал их, из каждых двух три сделал. Железнодорожники с рейса, с дежурства в баньку придут и худосочному венику рады-радешеньки. Жора веники распродаст, потом в парной подберет использованные, выстрижет ножницами прутья голые и вновь в оборот пускает по второму заходу, а то и по третьему. Всю зиму не жил — веселился, весной погорел — выгнали. Как в кочегары пробился, дело темное.
Над дверьми в кочегарку увидел Антоныч в тусклом свете электрической лампочки строгую надпись: «Посторонним вход воспрещен». У Жоры страсть была к подобным изречениям, к плакатам разным, афоризмам.
Бригадир толкнул дверь, она уперлась в чьи-то спины. Антоныч поднажал на дверь, протиснулся в кочегарку. Народу здесь, в вечерний этот час, собралось немало. Сам Жора сидел в центре, в фанерном кресле, чистил ногти гвоздем. На нем была грязная красная рубаха навыпуск. Над чубатой, черняво-цыганистой головой Жоры висел на стене плакат, сшитый из бумажных мешков, на нем надпись: «Не место красит человека, а человек место». Рядом с Жорой, на столе-ящике, стоял голубоватый, в белых горошинах фужер. Шикарный фужер этот подарили ему завсегдатаи кочегарки — сперли из ресторана. Жора Дай любил красивые вещи.
— Жора, ты нам ведерочко организуй под паром, картошечки сварганим. Пол-ящика у Голубы стрельнули, — Антоныч узнал по голосу заготконторского «волка» Ваську Дурмашину.
Жора выкатил на Ваську выразительные цыганские глаза, поднял вверх заскорузлый палец, согнул его вопросом.
— Половина картошки твоя, Жора.
Палец разогнулся, указал повелительно на ведро в углу кочегарки.
— Жора, друг, полтинник не займешь до завтра? Карманы повырывали, наскрести не можем.
Жора строго, неодобрительно посмотрел на просителя, вытянул руку к плакату на стене, как бы предлагая брать пример с жизнерадостного мужчины, улыбающегося на фоне легкового автомобиля. Прочитал громко:
— Храните деньги в сберегательной кассе.
Антоныч подошел к хозяину кочегарки, спросил:
— Жорка, горячую воду к путям подать можешь? Есть шланг?
Жора Дай внимательно рассмотрел бригадира, словно видел его впервые, подумал, оценил операцию:
— Килограмм.
— Да ты что, ошалел! — возмутился Антоныч. — Тебе делов-то: шланг подключить да воду пустить.
— Килограмм.
— Пол-литром зальешься.
— Килограмм.
Антоныч плюнул, выругался, он знал упрямство Жорки.
— Ладно, черт с тобой! Получишь, если дело выгорит.
Магическое слово «килограмм» выдвинуло Жору из кресла, подняло по железной лестнице куда-то вверх, под потолок. Он сбросил оттуда груду резинового шланга, вновь уселся в кресло, увлекся ногтями. Над шлангом закряхтели добровольцы, Жоркины гости. Стали разбирать его, распутывать, вытягивать по каменным ступеням на улицу, к железнодорожному пути. Жора во двор не вышел, а сидя в кресле отдавал краткие указующие распоряжения. Жора Дай никогда не покидал свой пост в кочегарке в рабочее время.