— Ой, Антон Павлович, господь с вами!
Антоныч замолчал, доел суп, удивляясь: «Чего это разболтался сегодня? Неужто с рюмки?»
— Небось не легко было натуру-то пересиливать, Антон Павлович? — Елена Алексеевна не скрывала своего интереса к разговору.
— Да уж было. По сей день иногда припирает, извиняюсь, хочется хлебнуть по старой памяти, а держишь себя в строгости.
— Хозяйку-то имеете, Антон Павлович?
— Разведенный.
Антоныч вдруг засобирался, заспешил:
— Премного благодарен, уважаемая Елена Алексеевна. Засиделся я, заговорился. Большая это приятность для меня, что побывал у вас. Пора на работу бежать.
— Посидели бы еще, Антон Павлович.
— Дела торопят, Елена Алексеевна. Александру привет передавайте, поклон от бригады нашей. Будет нужда подработать когда, пускай приходит смело. Обижать не станем.
На крыльце веранды Антоныч долго раскланивался с хозяйкой, которая вышла его проводить.
— Спасибо за хлеб-соль, уважаемая Елена Алексеевна.
Хозяйка куталась в пуховый платок, и глаза у нее были ласковые, с грустинкой.
— Заходите к нам, Антон Павлович, как-нибудь…
— Непременно, Елена Алексеевна. Непременно и обязательно, с вашего разрешения.
Обратно Антоныч возвращался тем же путем — вдоль реки по тропинке. Настроение у него было распрекрасное. И денек стоял славный. Мороз послабел, а речка дымилась, кувыркаясь в полыньях игривыми бурунами. Выглянуло солнце, и будто сказкой засветился притихший хрустальный лес. Лишь раскрасневшиеся дятлы выстукивали деловито голенастые сосны, да вдали, в голубой дымке, иссеченной солнечными лучами, звенели ребячьи голоса.
«Приветливая баба, — думал Антоныч о Елене Алексеевне, — и, главное, без этого… без фальшивости у нее все. От души идет. Сколько лет ей, к примеру? Наверное, моего года будет. В соку еще, фигуристая. А я, видать, ее тоже зацепил, форсисто на меня смотрела. Надо будет заглянуть к ней вечерком…»
Антоныч придержал шаг, полюбовался лесом, вздохнул глубоко, с наслаждением, и заскрипел валенками дальше. Потом чему-то улыбнулся, покрутил головой и в приятной задумчивости едва не проскочил мост. На мосту вспомнил: надо еще к Федору зайти проведать. «Как это я про Федора забыл совсем?» — пробормотал Антоныч и стал искать глазами остановку автобуса.
Федор жил в центре города у почты в новом пятиэтажном доме. Квартиру здесь он получил недавно, к ноябрьским праздникам. Вернее, не он получил, а супруга его Валентина, приемщица с молочного завода. Валентину Антоныч недолюбливал. Баба она в общем-то была неплохая, но шумливая. И если что втемяшится ей в голову… Портрет Валентины висел на городской доске Почета, она очень гордилась этим, страдала, что муж ее всего-навсего грузчик, и житью-бытью Федора, особенно выпившего, Антоныч не завидовал.
На звонок бригадира дверь открыла сама хозяйка, Валентина. Глаза ее под тонкими выщипанными бровями были покрасневшими, видать, недавно плакала.
— А… приперся. Вы что это там с мужиком моим сделали, паразиты. Искалечили мужика, а ты куда смотрел?!
— Ну вот! А я думал, тебя дома нет, — пробормотал Антоныч разочарованно.
Он оттер Валентину от двери плечом, пропихнулся в прихожую и, стаскивая телогрейку, проворчал:
— Шкворчишь ты всегда, Валентина, как маргарин на сковороде, а поджаристости от тебя никакой. Чего пузыришься-то? Ничего с твоим мужиком не станется.
Бригадир скинул валенки и, не слушая проклятий Валентины, в одних носках протопал в комнату. Федор лежал на диване с книжкой в руках, из ушей у него торчала вата.
— Здорово, Федор!
— Здорово.
Антоныч пожал товарищу руку, сел рядом на стул.
— Лежишь! Вон как тебя Голуба запломбировал. Мешковат ты, Федя, в развороте тяжелый. Меня бы он так просто не уловил, я юркий…
— Говори громче, слышу плохо, — попросил Федор.
— Попортил он тебе, видать, в ухе что-то. На работу когда думаешь?
Федор отвел глаза, буркнул:
— Вон на комоде бумага, почитай.
Антоныч с недобрым предчувствием развернул листок, неровно вырванный из ученической тетради, и сразу уловил: «…по собственному желанию».
— Ну, Федор, брось! Это ты и не думай, — разволновался бригадир. — Ты уйдешь, Степка за тобой потянется, развалится бригада.