Несколько секунд трубка молчала, видимо, Жора осмысливал услышанное.
— Метра три плакат на красной материи, — Васька начал неуверенно набивать цену. — Мы его в Заготконторе только в сезон вывешиваем.
Наконец трубка хрипнула, лицо Дурмашины просияло.
— Ладно, Жора. Бегем бегом!
Васька повесил трубку, торжествующе оглядел дружков. Прохрипел небрежно:
— Килограмм браги дает.
— Килограмм! — задохнулся Цимус от восхищения. — Килограмм!
— Жорка — он любит другой раз пыль в глаза дунуть, — проговорил Локатор неодобрительно. — Расщедрился…
Через минуту Дурмашина уже матерился на чердаке конторки, чиркал спички, разыскивал в грудах хлама плакат.
— Спалишь дом, окаянный! — больше для вида кричала Кошатница. — Туши спички-то! Туши, говорю!
Не обращая внимания на сторожиху, Васька по-хозяйски сбросил с чердака дырявый покосившийся плакат, натянутый на сломанные рейки. Приказал:
— Цимус, Локатор, взяли!
Подхватив плакат, «волки» исчезли в темноте. Лишь Петька Убогий остался сидеть в конторке у теплой плиты. У него были натянутые отношения с кочегаром Жорой Дай, и появляться в его владениях Петька не решался.
Утром первым на базу, еще затемно, приходил заведующий Лука Петрович. Сторож Петруничева встречала его низким поклоном. Лука Петрович приветствовал ее кивком головы и молча исчезал в кабинете. Спустя минуту за дверью раздавался легкий звон стакана, потом глубокий облегченный вздох заведующего. Сочно крякнув, Лука Петрович щелкал тумблером, переключая телефон сторожа на свой кабинет.
Начинался новый рабочий день.
К девяти часам конторка заполнялась народом. Антоныч с грузчиками, тракторист Володя, конюх Женя, дед Саша с тарного склада — все сидели на скамьях, курили, переговаривались. «Волки» в это время таились во дворе базы среди ящичных пирамид.
Лука Петрович выходил из кабинета и деловито распределял народ по работам:
— Володя, цепляй прицеп и дуй в Крупели к заготовителю. Там Илья Хромой тонну костей насобирал и коры ивовой килограммов двести. Привезешь, выгрузишь в склад.
— А мне че делать, Лука Петрович? — подал голос конюх Женя.
— Ты, орел-голубь, лети на Соловье в Долговку за тряпьем. Топор не забудь. Сразу руби тряпье. Не то Дурмашина со своей компанией все переворошит, на себя натянет.
— Он у меня, Лука Петрович, в прошлом разе все рубахи выбрал и штаны. Я у рубахов-то рукава поотрывал, а Васька все равно выбрал.
— Мельче руби, — приказал заведующий. — Ты, Антоныч, бери четыре вагона с тарой. На эстакаду выгружай. Управитесь?
— Сделаем.
— Два вагона оставь. Двери только открой. Совхозные тару из вагонов прямо на машины брать будут.
Антоныч усмехнулся. День только начался, а заведующий, считай, положил в свой карман деньги за два вагона. Совхозным-то все равно откуда тару брать: со склада или из вагона. К обеду опорожнят вагоны. Луке Петровичу останется только наряд выписать и деньги у самого себя получить.
— И мне помощника давай, ель зеленая! — подсказал заведующему дед Саша. — Эвон сколь ящиков ломаных. И поднесть надо, и отремонтировать, и стройнить, и в штабель бросить. Одних гвоздей с досок сколь надо и каждый молотком выпрямить. Новых-то гвоздей не даешь, ель зеленая!
— Будет тебе помощник, — успокоил старика заведующий. — Лешку Локатора дам.
Конторка быстро опустела.
Лука Петрович вышел на крыльцо, потянулся, разминаясь, прокричал протяжно:
— Васька-а-а!..
За дальней пирамидой ящиков прохрипел бас:
— Иду! — и показался Дурмашина.
Даже видавший виды заведующий восхитился:
— Ну хорош, орел-голубь!
Лицо Васьки — темно-багровое, казалось искусанным пчелами, глаза заплыли и отекли, из-под шапки вместе с грязью космами торчала солома. Зубы Дурмашины выбивали дробь.
— Лу-ка Пе-пе-трович, — пролязгал Васька, — вы-ы-ру-чай!
В кабинете Луки Петровича Дурмашина без сил повалился на старинный протертый диван. Заведующий достал из-под стола бутылку, заткнутую бумажной пробкой. Нацедил в стакан светло-вишневого «черта» — спиртового раствора, который доставал по знакомству на лимонадном заводе. Напиток этот доставался ему не даром, но сейчас необходимо было поставить Дурмашину на ноги. Впереди целый рабочий день.
Васька выпил «черта» жадно, расплескивая его и задыхаясь. Опорожнив стакан, закрыл глаза, откинулся на спинку дивана, с шумом выдохнул воздух. Лицо его и все обличье менялись на глазах. Он перестал дрожать, челюсть встала на свое место, узкие щелки глаз раздвинулись, засинели.