Складируя отремонтированные ящики, дед Саша заметил вдруг высокого белоголового человека, входящего в ворота склада, и сразу признал в нем нового директора Заготконторы Илью Терентьевича Поддубного, хотя видел его только раз в конторе, да и то мельком. Взволнованный, дед Саша поспешил навстречу начальству, забыв поздороваться от волнения, представился:
— Дед Саша я. Заместо старшого тута на складе вроде как…
— Здравствуйте, дед Саша.
— Желаем и вам здоровьица, Илья Терентьевич. Посмотреть тарный склад желаете?
— Да, хочу посмотреть.
— Все в лучшем виде покажем и расскажем вам, Илья Терентьевич. Шибко не любит начальство сюды приходить. Непорядка много. Последний раз директор прежний Иван Александрович был здеся, дай бог памяти, в запрошлом годе на троицу. Спал здеся у меня.
— Почему же нет порядка, дед Саша? Вы старший на складе, вот и наведите порядок.
— Как наведешь, Илья Терентьевич, кады не слушаются меня грузчики. Говорю им: не складайте капустную клетку вперемежку с яблочными. Нет, складают. И помидорную тару с клубничной валют. А того в толк не возьмут, что клубника наперед помидор поспевает. Как припрет надобность — начинают ящики с места на место перебрасывать, сортировать. Перебьют все, разломают, а мы ремонтируй.
— Тесно тут у вас. Надо расширять склад.
— Надо расширять, — согласился дед Саша. — Я сколь раз говорил Луке Петровичу: давай перенесем забор до оврага, сразу места вдоволь. Да не резон ему было расширять склад.
— Почему не резон?
— А как же, ель зеленая! — возбудился дед Саша. — Картофельные тройники складировать до восьмого ряда — по пять рублей тысяча идут. А выше восьмого ряда — восемь рублей тысяча. По нонешней тесноте все картофельные в двенадцать рядов кладем.
— Почему же заведующий базой не хотел расширять склад? — не понял Илья Терентьевич.
— До восьмого ряда грузчики Антоныча картофельные складировали, — продолжал терпеливо разъяснять дед Саша тонкости тарного дела новому директору, — а выше восьмого ряда, эвон какая верхотура, «волки» Дурмашины складировали. И тоже по пять рублей за тысячу ящиков получали. Три рубля разницы Лука Петрович себе определял. За тесноту, значит. Вот и не резон ему было расширяться.
— Почему же молчали эти… Дурмашина? Почему грузчики не жаловались?
— Грузчики свое правильно получали. А «волки» Луке Петровичу слово поперек сказать не могли. Чуть што — сразу милицейскую машину из вытрезвителя вызывает. Васька Дурмашина прямо на ту машину с двенадцатого ряда сколь разов рушился. И хоть бы што ему, ель зеленая!
— А вы почему молчали? Тоже боитесь машины из вытрезвителя?
— Я на работе непьющий, — дед Саша слегка обиделся. — Я инвалид, у меня вторая группа. Голова на войне проломленная и контужен. Я Луке Петровичу только слово скажи — сразу вон со склада. Ты, говорит, инвалид второй группы, тебе работать законом не положено. Отдыхай, говорит, у тебя пенсия. Поживи-кось сам на мою пенсию. У меня дома вон — старуха парализованная лежит. Второй год не живет, не помирает. А я от работы на воздухе здоровею только. Мне труд на пользу идет. Иван Александрович мне путевку в санаторию обещал выхлопотать. А бухгалтерша старшая Анна Никифоровна, которую вместе с Лукой Петровичем посадили, говорит мне: «Мы тебе, дед Саша, путевку в санаторию давать не имеем права, потому как ты работаешь у нас в Заготконторе незаконно. Мы тебе лучше грамоту дадим».
— Дали грамоту? — спросил без улыбки Илья Терентьевич.
— А на кой мне грамота? Мне и санатория не нужна, я хотел туды Алену отправить подлечиться, покуда она была не парализованная.
Дед Саша обходил с директором Заготконторы тарный склад вдоль ветхого дощатого забора, давал пояснения о своем хозяйстве, не забывал ввернуть словечко и о трудовых своих заслугах.
— Эвон дыра какая была в заборе. Через нее железнодорожники зимой тару воровали.