— Перво-наперво надобно мне квартеру, — ухмыльнулся Дурмашина, — желательно с ванной, пущай хоть покудова без балкона.
Антоныч думал, что директор одернет хохмящего Дурмашину, но Илья Терентьевич спокойно спросил:
— Что еще?
— Пищу ресторанную, само собой без спиртной альтернативы, пущай с одним виноградным соком.
— Что еще?
— Бабу. В смысле подругу жизни.
— Все?
— Покудова хватит.
Хохма Дурмашины оживила его дружков, они зашевелились, запереглядывались. Только неулыбчивый Петька Убогий сидел с застывшим лицом и, казалось, ничего не слышал, о чем говорят вокруг него.
— Что ж, все ваши высказанные желания общечеловечны и ничего смешного в них не нахожу, — проговорил Илья Терентьевич и одернул взглядом хихикающего Цимуса. — К сожалению, предоставить вам сейчас отдельную квартиру мы не имеем возможности. А вот поставить вас на общегородскую квартирную очередь, мне кажется, вполне реально. Штатные наши грузчики, по-моему, все имеют квартиры? — директор повернулся к Антонычу.
— Теперь все, — подтвердил Антоныч. — Федору недавно двухкомнатную дали, а Кулик-Ремезов свой дом достраивает.
— Квартиру дать вам не можем, — продолжал директор, — но вопрос с общежитием для вас в правлении райпотребсоюза уже решен. На сезон отводим под общежитие финский домик, где находится красный уголок. После сезона решим вопрос с постоянным общежитием, это не такая уж сложная проблема.
— В финском домике у нас в сезон всегда кронштадтские матросы жили, — напомнил Антоныч директору. — И нынче приедут картошку для своих кораблей заготовлять. Где жить будут?
— О матросах командование позаботится, жилье найдут. На худой конец три недели и в палатках поживут. Теперь о питании вашем. Ресторанного не обещаю, но двухразовое горячее организуем на базе уже со следующего понедельника. И наконец последнее: о подруге жизни. Здесь, к сожалению, ничем помочь вам не могу, — впервые за все время разговора по лицу директора скользнула улыбка. — Хотя и здесь вы правы, без подруги жизни, без семьи жить нелегко. В этом вопросе сами проявите инициативу, люди вы еще молодые. Теперь мои к вам требования, — голос Ильи Терентьевича построжал. — С завтрашнего дня всем без исключения оформиться на базе грузчиками. Паспорта и трудовые книжки сдать заведующему сегодня же, он поможет вам оформить все бумажные формальности. Понятно?
«Волки» молчали.
— Всем понятны мои требования к вам? — повторил директор.
— Само собой понятно, — прогудел Дурмашина.
— Пить на работе запрещено, — продолжал директор. — К нарушителям будем принимать самые строгие меры. Кого это не устраивает, тому покинуть базу навсегда.
Из кабинета директора Заготконторы «волки» вышли гурьбой, слегка подавленные. Долго сидели на эстакаде, курили, раздумывали. Наконец Дурмашина проговорил:
— Этот запряжет. Смываться надо из конторы.
— Погодим сезон, — проверещал Цимус. — Заработать хотца.
— Хотя общагу вон дают, — поддержал Дурмашина, — жратва опять же горячая…
Петька Убогий молчал. И Лешка Локатор молчал. По лицу Локатора, прокопченному политурой, гуляли желваки и белые пятна. Серые Лешкины губы шевелились, казалось, он беззвучно разговаривает с кем-то. Лешка глубоко, с ненасытностью затягивался сигаретным дымом и обводил дружков звенящим от внутреннего напряжения взглядом. Казалось, он спрашивает этим взглядом: «Слыхали, что директор о бате моем говорил?»
С этого дня никто, знавший Лешку Локатора и буйный его характер, не смел в его присутствии сказать плохого слова о директоре Заготконторы Илье Терентьевиче Поддубном.
Заготконтора срывала план.
С приходом нового директора Заготконторы и нового заведующего овощной базой хорошо отлаженная и отработанная система Луки Петровича, построенная по принципу «ты — мне, я — тебе», развалилась, а создать иную ни директор, ни заведующий базой не успели. Совхозы заваливали базу картошкой, овощами, «дарами леса». Подходили ежедневно и вагоны с порожними контейнерами. От дорожной тряски складные контейнеры в вагонах разваливались, переплетались между собой запорными замками, и выгружать их электрокарами было невозможно, а выгружать вручную и того хуже. Антоныч платил грузчикам за эту муторную работу как за погрузку картошки в ящиках — по шестьдесят семь копеек с тонны. Сторонние наемные люди за выгрузку контейнеров из вагонов не брались, искали, где легче, поудобнее. Приходилось выгружать своим базовским грузчикам. Для них это было тем более обидно, что рядом на эстакаде грузили картошку в вагоны чужаки-шабашники и получали за более легкую работу ту же плату и даже большую, так как успевали перекидывать больше тонн. Антонычу приходилось использовать весь свой старый авторитет, чтобы успокоить грузчиков, и это удавалось ему с каждым днем все труднее и труднее.