Он подходил уже к своему дому, как вдруг невольно замедлил шаги. Ему показалось… За голубым штакетником возле сарая, где развешивала обычно мать белье после стирки, полоскались сейчас на ветру рубахи и носки. Но он-то хорошо помнил, что на бельевой веревке ничего не висело, кроме деревянных зажимов. «Кто это в чужом доме хозяйничает? — подумал Антоныч, стараясь отогнать от себя мысль, от которой сразу застучало, заспешило сердце. — Может, соседка? Да нет, с какой стати…»
Антоныч ускорил шаг, толкнул калитку и увидел, как в окне промелькнула тень. Мария!
И тотчас в груди его словно оборвалось что-то, и сам он одеревенел весь, будто сам себе чужой стал. Значит, опять пришла Мария… Сколько лет он ждал этого мгновения, прощал в мыслях Марии все, жалел ее, вновь соединял свою жизнь с ней. Но то в мыслях. А в жизни реальной совсем не тот он человек, в мать весь, в деда. Дед ему обиду не простил, мать Марию не простила, и он не сможет простить, хотя виноват во многом сам, может быть, только сам во всем и виноват. Да уж такая их анисимовская порода.
Антоныч вошел в комнату не постучавшись. Мария стояла возле окна, повернувшись к нему спиной. На плечи ее наброшен был синий платок в белых горошинах, она зябко кутала в него острые угловатые плечи, смотрела в окно, не оборачиваясь.
Антоныч, как ни взволнован был, успел заметить, что полы в доме вымыты и застланы чистыми половиками и материна кровать накрыта белым праздничным покрывалом, а на столе стоит в трехлитровой банке букет ромашек-цветов. И вдруг, словно кто-то с размаху и зло стеганул этим букетом Антоныча по глазам. Давняя боль-обида всколыхнулась, застлала глаза слезным туманом, мгновенно вырвала из груди всякую жалость к Марии.
— Уходи, Мария! — проговорил тихо Антоныч и сам вздрогнул от незнакомого голоса, будто не он произнес эти слова, а чужак какой-то, спрятавшийся за его спиной.
Потом, когда Мария беззвучно ушла, Антоныч долго стоял возле окна и смотрел вслед бывшей своей жене, прижимаясь лицом к прохладному оконному стеклу. Просто и звонко было на душе, тоскливо, как никогда. Будто остался он на земле совсем один и никого живого нет рядом, и никогда больше не будет. Совсем один на земле!
Словно испугавшись этой мысли, Антоныч прикрыл окно и торопливо вышел из дома. Поспешно навесил на дверь бесключный замок и по безлюдной пыльной улице направился спорым шагом к базе. Туда, где все громыхало, лязгало и ругалось, к людям!
Заготконтора получила автопогрузчик. Не новый, но на ходу. Он стоял во дворе базы, похожий на отрубленную от грузовика и поставленную на четыре колеса кабину, куцый, обшарпанный, с помятыми боками, ощерившись отполированными работой бивнями-подъемниками. Рядом с хилыми электрокарами этот бывалый автомобильный трудяга выглядел слоном, а кары — слонятами. Для базы прибытие автопогрузчика явилось событием немаловажным, но особенно он взволновал Дурмашину. Васька долго ходил вокруг погрузчика, разглядывая его, потом залез в кабину, стал трогать рычаги, пробовать педали. Вокруг погрузчика толпились заготконторские.
— С такой кобылой заживем! — проговорил Федор. — Залил бензина — и катайся целый день. А то эти электрокары со своими проклятыми аккумуляторами у меня всю кровь испортили..
— Что толку кататься? — возразил Степа. — В вагон с контейнером на нем все равно не въедешь и не развернешься.
— И въезжать не надо. Погрузчиком контейнера с машин снимать будем и с эстакады к вагонам подавать. А электрокары в вагоне пускай крутятся.
— На автопогрузчик шофера еще надо найти, — вздохнул Антоныч.
— А сколь на ем оклад, ель зеленая? — поинтересовался дед Саша.
— Точно не знаю, говорят: девяносто пять рублей.
— Самостоятельный мужик на такие деньги не пойдеть, — определил дед Саша. — Я, эвон, на ящиках трешку в день получаю. Ежели каждый день работать, девяносто рублей получается, а ежели в праздники по двойному заплатят — сотню могу выгнать.
— Ну, все налюбовались? — спросил Антоныч. — Толкнем его дружно в пятое хранилище. Пускай стоит, пока шофера не подыщем. Ну, взяли, артельные, дружно! Васька, рули!
— Постой, Антоныч! — из кабины погрузчика высунулась взволнованная морда Дурмашины. — Разреши, Антоныч, я заведу?
— Ключа у меня нет. Так толкнем.
— Есть ключ! Во! — торжествующе заревел Васька. — От бывшей моей «ласточки» подходит. Я заведу, а, Антоныч?
— Ладно, заводи.
Голова Дурмашины дернулась, скрылась куда-то вниз. Автопогрузчик заурчал стартером, фыркнул несколько раз черным вонючим дымом и натуженно заработал мотором, подрагивая боками, словно загнанная лошадь.