— Директора я уломаю, Антоныч, — обрадовался Васька. — Я к нему лаз один знаю.
— Получать будешь девяносто рублей, — продолжал стращать Ваську заведующий. — В сезон ты эти деньги за неделю без погрузчика заработал бы.
— На што мне деньги? — искренне удивился Дурмашина. — Они у меня все равно больше двух дней не держатся. Эх, Антоныч, Антоныч, — вздохнул грустно Дурмашина, — плохо ты меня знаешь, ежели о деньгах разговор завел. Мне деньги — тьфу!
— Ладно, — сдался заведующий, — поработай, пока слово держишь. С директором Заготконторы сам договаривайся.
— Договорюсь.
— И смотри, Василий…
— Да чтоб мне сдохнуть, Антоныч! Граммульки не заглону! Лечиться, ежели что не так, поеду. Я у тебя переночую сегодня, а?
— Ночуй, — согласился заведующий, — места хватит.
Они выпили на кухне по стакану кислого молока, и Антоныч, скорее из вежливости, предложил:
— Может, печку затопим, картошки сварим?
— Мне не надо, — отмахнулся Васька. — Я на базе перекусил. Давай лучше спать.
Антоныч постелил незваному гостю на полу старый матрас, бросил для изголовья рваный полушубок, пояснил:
— На материну кровать тебя ложить не стану, на свою тоже. Небось в бане с прошлого года не был?
— Нужна мне кровать! — фыркнул Дурмашина, блаженно растягиваясь на матрасе. — Я на полу больше люблю. А ты, Антоныч, так и живешь один? Без бабы обходишься?
— Обхожусь, — буркнул Антоныч.
— Без бабы здоровому мужику нельзя, — Васька заложил руки за голову и почесал голой пяткой о пол. — Вот я: когда пью, мне бабы сто лет не надо, а денек другой не употребляю — уже свербит.
— Редко же у тебя свербит, — усмехнулся Антоныч.
— Редко, — вздохнул Дурмашина. — Мужик я, когда не пью, здоровый, а чего-то не любят меня бабы. Галька хромоногая, знаешь ее — надомницей от райпо работает, сетки картофельные вяжет, она иной раз пустит переночевать. Да и то бутылку ей купить надо и пожрать любит повкуснее, а чтобы так вот, по любви, на-кось выкуси.
— Эх, Васька, Васька…
— А что «Васька»? — нахохлился Дурмашина. — Я всегда говорю, что думаю и как есть на самом деле. Больше всего моралей не люблю и когда красивые слова говорят. Сам-то ты, Антоныч, святым не прикидывайся. Все знаем!
— Что ты знаешь? — насторожился Антоныч.
— У тебя вот, вся Заготконтора говорит, любовь была к жене, к Марии, значит. И до сей поры ты ее, я так понимаю, любишь, потому и не женишься. Так?
— Дальше что?
— А дальше, — Дурмашина подмигнул, — похаживаешь ты иногда, Антоныч, к здоровухе Надьке Деминой, поварихе железнодорожной столовой. Мне Цимус говорил, он врать не станет.
Антоныч вдруг покраснел, как мальчишка, и поспешно щелкнул выключателем, погасил свет.
— Вот и получается альтернатива, — продолжал философствовать Дурмашина. — Любовь любовью, а баба здоровому мужику нужна. Природой положено. У меня, может быть, все наоборот получается: бабы есть, а любви нету. У Петьки Убогого тоже любовь есть, я знаю, а у меня нет. У Цимуса нет, у Лешки Локатора нет, у многих еще людей ее нет. А у тебя, Антоныч, есть.
— Давай спать, Василий, — неуверенно предложил хозяин. — Вставать рано надо.
— Встанем, не впервой! — бодро прохрипел в темноте Дурмашина и неожиданно круто изменил тему разговора.
— Как думаешь, Антоныч, брошу я пить?
— Нет, не бросишь.
— Это почему? — не ожидавший такого категоричного ответа на свой вопрос, Васька приподнялся на локте.
— Опоры у тебя нет, ответственности…
— Какой такой опоры? — фыркнул Дурмашина, всерьез задетый словами Антоныча. — Сам небось бросил.
— Я другое дело.
— У тебя што, глаза красивше? Я, может, внутрях тоже силу имею.
— Нет у тебя силы.
— Ты, Антоныч, тово… — Васька, что случалось с ним редко, растерялся и не находил, что отвечать на обидные слова заведующего. — Вон в газетах пишут, я читал. Илья Терентьевич тоже говорит, что запросто можно бросить пить, если захотеть.
— Врет. Откуда он может знать, легко или трудно, он же сам не бросал, он непьющий.
— По телевизору алкашей показывают, которые пить бросают, — не сдавался Дурмашина. — У них, которые пить бросили, даже клуб свой есть, чтобы друг дружку держать и не заводиться.
— Ежели сам себя не удержишь, никакой клуб не поможет. Ты, Васька, не удержишься, потому как нет в тебе ответственности.
— За что ответственности? — вяло поинтересовался Дурмашина, подавленный неожиданным и злым напором Антоныча.