— Я вот… тоже… с Васькой.
— Он со мной, — подхватил Дурмашина. — Его убо… бригада наша послала, за меня чтобы, значит, попросить. Вроде как поручаются за меня. Чтобы не подвел коллектив.
— А не подведете? — спросил директор.
— Да чтоб мне!.. — Дурмашина в порыве чувств и по привычке рванул воротник рубахи.
И тут произошел конфуз.
«Маленькая», о которой Васька на мгновение забыл и выпустил из-под мышки, выскользнула из распахнутой рубахи и с глухим звуком ударилась об пол. Не разбилась и покатилась к ногам директора. Илья Терентьевич нагнулся, поднял бутылку, молча поставил ее на стол перед собой. Дурмашина готов был провалиться сквозь землю от стыда и горя.
— Откуда она взялася, а, Леха? — подавленно бормотал он. — Вроде не было ее, а? Илья Терентьевич…
— Вам лучше знать, откуда, — с жесткой укоризной в голосе произнес директор, и по тону его Дурмашина понял, что это конец. Автопогрузчика он не получит. Но Васька Дурмашина оказался из тех людей, которые борются за свою мечту до конца, изыскивая порой в себе такие скрытые силы, о которых и сами не подозревают.
— Вы че, Илья Терентьевич, никак думаете, я ее выпить хотел?! — воскликнул Дурмашина с неподдельным изумлением. — Дык я б ее давно выпил, ежели хотел! Я про нее и думать забыл совсем. Она мне теперича сто лет не нужна.
Директор продолжал молча и укоризненно смотреть на Дурмашину, как бы не слыша его. И тогда Васька в порыве отчаяния совершил такое, что вошло в историю Заготконторы новой легендой. Дурмашина подошел к директорскому столу, с гримасой отвращения на лице взял в руки «маленькую», зубами сорвал алюминиевую пробку с горлышка бутылки и выплюнул пробку в раскрытое окно. Затем медленно, словно во сне, Васька выдвинул в окно лапищу с зажатой в ней «маленькой», помедлил мгновение и… перевернул бутылку вверх дном. Невольный стон Локатора слился с захлебывающимся бульканьем «маленькой». Лешка дернулся, словно его ударили, и остановившимся-взглядом следил за кощунством Дурмашины. Васька казался невозмутимым, но и его лицо бледнело, словно выливал он за окно не водку, а собственную свою кровь. Окончив небывалое в «волчьей» жизни деяние, Дурмашина с кривой улыбкой повернулся к директору, поставил опорожненную бутылку на его стол, прохрипел:
— Вот, Илья Терентьевич, видали?.. Теперича так завсегда буду глушить альтернативу. Слово даю железно, — и Васька с такой прямотой и фанатичной преданностью посмотрел в глаза директора, что не поверить в его слова было невозможно.
По строгому лицу Ильи Терентьевича тенью скользнула улыбка и тотчас исчезла под седыми бровями.
— Идите работайте, Кузьмин, — проговорил он тоном благожелательным. — Вашу просьбу мы обсудим позднее с заведующим базой. А тебя, Алексей, прошу остаться.
Дурмашина вышел из кабинета директора в приподнято-радостном настроении, но вконец обессиленный. С шумным выдохом «ух-х!» плюхнулся на стул напротив Риммы, улыбнулся ей губасто, запанибратски подмигнул.
— Пошел вон, дурак! — сказала Римма.
— Сама дура! — беззлобно откликнулся Васька. — У самой ноги кривые, рот корытом и мать воровка.
Дурмашине очень хотелось послушать, о чем ведет разговор директор с Локатором, но голоса за дверью звучали неразборчиво. Васька решил отправиться на базу, не дожидаясь товарища, тем более что рассчитываться с Лешкой было уже нечем. И Антоныча надо предупредить, что разговор с директором у него состоялся и что теперь все зависит от него, от заведующего базой.
Дурмашина натянул кепку на голову, галантно попрощался с Риммой:
— Целую в щечку, мамзель!
— Тьфу! — Римму передернуло.
— Не плюй в стакан, пригодится напиться, — одернул Васька Римму и сурово добавил туманно-философскую фразу: — Кто может знать, Риммуля… Жить-то надо, а жить не с кем.
База Заготконторы уже несколько дней грузила картошку в вагоны навалом, когда областное управление сельхоззаготовок официально отменило прежнее свое решение грузить картошку только ящиками и контейнерами и разрешило навал. Каждодневная вереница машин, ждущих очереди у ворот базы, сразу поубавилась. Машины, прибывающие с затаренной в ящиках картошкой, Антоныч отправлял прямо к железнодорожному полотну, куда ставили вагоны с прохудившимся полом. Вагоны с крепким полом, способным выдержать тяжесть электрокара с полутонным контейнером, подавались по команде бригадира к новой эстакаде, а самые добротные вагоны, без единой щели в полу и стенах, — под бункеры, для навала. С машинистом маневрового паровоза Серегой Кривовязовым Антоныч разговаривал тоном приказа и никак иначе. Антоныч не знал, каким образом Илье Терентьевичу, которому он пожаловался на Кривовязова, удалось так быстро приструнить строптиво-вороватого Серегу, только команды заведующего базой выполнял теперь машинист споро и точно, хотя и зеленел лицом от злости при виде Антоныча.