— Откуда такая красивенькая?! — воскликнула Зоя и подхватила собачонку на руки.
Собачонка высунула ярко-красный язычок из белой мордочки-кудели и звонко тявкнула.
— Дочка с зятем в отпуск приехали, — пояснил конюх Женя. — Ихняя собака. Порода редкая, французская, тридцать рублей щенком обошлась, да в очереди еще настоялись.
— Как зовут-то ее? — спросила Зоя, опуская собачку на пол.
— По французскому прозвали, разве упомнишь, — вздохнул конюх. — Я ее Шариком кличу.
— Шариком! — презрительно фыркнул Васька, с интересом рассматривая собачку. — Шарика своего ты на цепи голодом уморил. А это Шарль, от французского слова «президент».
— Верно, Шарль! — удивился конюх Женя.
— Сейчас проверим, кормишь ты француза или нет, — проговорил Дурмашина.
Он достал из ящика стола ложку, подцепил кусок кремовой розочки и, сочно чмокнув, позвал:
— Ко мне, Шарль! — и хлопнул по коленке ладонью.
Собачонка, словно ударенный о землю мячик, легко взлетела на колени Дурмашины и замерла, жадно уставившись трепещущим язычком на кремовую розочку.
— Жри! — разрешил Васька.
Собачонка принялась тыкаться мордочкой в ложку, а Васька осуждающим тоном пояснил конюху:
— Француза пирогами кормить надо, а не сеном ворованным.
Конюх Женя хохотнул, как бы понимая юмор Дурмашины, и сделал ловкий дипломатический ход:
— Верно, зайтить надо по пути в магазин, взять ему чего послаще. Вот беда, деньги я уже домой отнес… Васек, ты мне, кажись, рублек должон.
— Я? — удивился Васька. — Тебе? Рублек? Не помню.
— Как же, вспомни-ко, еще тебе сорок копеек добавлял на пиво, — с тоской в голосе настаивал конюх Женя. — Для ровного счета добавлял, чтобы ровно рублек был.
— Так это же я тебе добавлял на пиво, вспомни-ко, — измывался Васька над конюхом.
— Не пью я пива, Васек, не пью! Сам знаешь, что не пью.
— А ты пей. Всяко лучше пить, чем навоз от жадности жрать.
— Перестаньте, хватит вам из-за копейки горло драть, — проговорила Зоя с досадой, заваривая чай. — Сдвигайтесь все к столу. А тебе, дядя Женя, я сама рубль отдам, только не ной.
Васька Дурмашина побледнел. Он легко переносил любые обвинения и упреки в свой адрес, но только не упреки в жадности. Это качество человеческого характера Васька ненавидел более всего. И то, что именно Зойка, о которой он за последнее время думал все чаще и чаще, обвиняет его в жадности, особенно задело его. Повернувшись к конюху Жене, который после обещания Зои расплатиться с ним пришел в хорошее настроение и уже придвигался к столу, Васька неожиданно предложил:
— Женя, продай мне «француза». Сколько за него хочешь?
Конюх поперхнулся от неожиданного предложения, укоризненно пробормотал:
— Ой и баламут ты, Васек, ой и баламут. Сказано ведь: за щенка тридцать рублей плачено, да очередь…
— Пятьдесят рублей даю, — Дурмашина достал из кармана деньги и, отсчитав несколько бумажек, хлопнул ими по столу.
Конюх Женя завороженно уставился на кредитки, но нашел в себе силы отказаться:
— Не, Васек, не могу продать, зятева собака.
— Шестьдесят!
— Не могу, не уговаривай.
— Семьдесят!
— Василий, ты никак всерьез? — с удивлением спросила Зоя. — Зачем тебе собака?
— Не дури, Васька, — поддержала Зою бухгалтерша Манечка. — Убери, спрячь деньги!
Антоныч наблюдал Васькину торговлю с конюхом Женей молча, он хорошо знал Дурмашину и понимал: если Васька закусил удила, его не остановишь.
— Отдаю все! — Дурмашина вывернул карманы. — Сто восемь рублей. Во, еще двадцать копеек. Все! Бери!
Конюх Женя ошалело таращился на груду мятых бумажек, лежащих перед ним на столе, и мычал что-то невразумительное.
Васька сгреб деньги, сунул их конюху за борт пиджака, пахнущего навозом, приказал:
— Домой — бегом бегём! Зятю скажешь: «француза» волки съели, — и подтолкнул конюха к двери.
Прижимая руки к груди, конюх, оглушенный, двинулся к выходу, никого не замечая на своем пути.
— Стой! — крикнул Дурмашина.
Конюх Женя вздрогнул всем телом, остановился как бы в предчувствии недоброго…
— Вспомнил я, — проговорил Васька слегка виновато, — верно, должон тебе рублек, Женя. Пообожди, будь друг, до аванса. Нынче, сам видишь, без копья остался.
— Ну че там, — промычал конюх Женя и мешком вывалился в дверь и неожиданно громко хлопнул ею, как бы ставя точку над очередной легендой, которую только что породил Дурмашина.