Неподалеку от качелей сидели на скамейке две молоденькие воспитательницы, Антонычу незнакомые, и разговаривали промеж себя, смеялись. Антоныч стоял недвижимо, ждал, не появится ли Настя, бывшая невестка тетки Фроси, работающая в саду этом детском нянечкой. И, легкая на помине, на крыльце домика-теремка показалась Настя — дородная и, не в пример тетке Фросе, ленивая молодуха, работавшая короткое время и в Заготконторе их.
— Настя! Эй, Настя! — негромко окликнул Антоныч молодуху.
Настя сошла с крыльца, зевнула, спросила нехотя:
— Чего тебе?
— Приведи Антона погулять со мной.
— Нельзя. Воспитательницы ругаться станут. Да и не пойдет он. Не хочет он с тобой гулять.
— Пойдет, Настя, пойдет. Я ему, смотри, собаку живую принес. Мы с ним недалече тут погуляем, у обрыва посидим. А воспитателям скажи, что знаешь меня хорошо. Мы недолго погуляем. Очень тебя прошу, Настя.
Настя зевнула вновь, заломив руку за спину, почесала лопатку, согласилась:
— Я скажу, мне што, мне не жалко.
Пока Настя объясняла что-то воспитательницам, указывая на него пальцем, Антоныч переминался с ноги на ногу, курил. Потом Настя направилась к сыну Марии и взяла его за руку. Антоныч нагнулся над кошелкой, стал поспешно вытаскивать из нее Француза.
Впечатление от подарка превзошло все ожидания Антоныча. Увидев собачку, неприветливый тезка его заблестел глазами, присел перед ней на корточки и, подняв на Антоныча не хмурые уже глаза, спросил вежливо:
— Можно ее погладить?
— Погладь, — разрешил Антоныч.
— Грязнущая-то, грязнущая! Будто нарочно в грязи валяли, — проворчала Настя. — Идите-ка с ней с глаз долой, не то воспитатели ругаться будут. Я сказала им, что отец ты Антону, проведать пришел, не то не пустили бы с тобой. До полдника полчаса осталось, гуляйте покудова.
Антоныч про себя выматерил Настю: ничего другого, дура, придумать не могла. А как настоящий мальчишкин отец заявится?
Настя, словно читая мысли Антоныча, проговорила:
— Настоящий не заявится. По закону от сына отказался, чтобы алименты не платить.
Тридцать минут, проведенные в лесу наедине с сыном Марии, стали для Антоныча целительными. Он не узнавал мальчишку. В обществе Васькиной собаки тезка его преобразился — бегал, смеялся, валялся с Французом по песку. И Француз, обычно флегматичный, ожил, разыгрался, не отходил от мальчишки ни на шаг. Несколько раз мальчик порывался что-то спросить у Антоныча, но не решался. Антоныч догадывался: не хочет расставаться с собакой. Он с удовольствием оставил бы Француза Антону, пусть ребятишки забавляются с ним, но собака была не его. Дурмашина уплатил за нее бешеные деньги, да и видок у нее не подходящий для детского сада, в солярке вся, в мазуте. Не иначе, Дурмашина протирал Французом автопогрузчик.
Мальчик так и не решился попросить оставить ему собаку. Только когда Настя уже махала им рукой, спросил тихо:
— Дядя Антон, вы еще придете?
— Приду обязательно. Я бы тебе, тезка, Шарика насовсем оставил, да не мой он. Я тебе другую собаку принесу.
— Я не хочу другую, — мальчик впервые глянул прямо в глаза Антоныча без неприязни, просяще, — я хочу эту.
— Ладно, — согласился Антоныч, — поговорю с хозяином ее, может, уступит тебе Шарика, тогда принесу. Ты почему в школу нынче не пошел? Тебе, вроде, в школу пора?
— Я слабый, врачи не разрешили. Мне школу на год отставили.
— Ешь больше и гуляй. В футбол играй и другим разным спортом занимайся. Тогда здоровым станешь, впору грузчиком работать.
— Я грузчиком не хочу работать.
— А кем же ты хочешь? — спросил Антоныч не без ревности.
— Ветеринарным врачом.
— Врачом? Ветеринарным? Тоже дело.
— Буду животных лечить. Вот если Шарику машина лапу отдавит, я его вылечу.
— Верно, Шарика тоже надо лечить, — согласился Антоныч, довольный, что сын Марии наконец-то разговорился с ним, разоткровенничался. — У нас на базе лошадь имеется, Соловьем зовут. Заглядывай как-нибудь на базу, покатаемся на Соловье.
— Загляну.
— Ты матери не говорил, что я прихожу?
— Нет.
— И не говори, очень тебя прошу. А то не разрешит мне приходить, и собаку больше не увидишь.
— Почему не разрешит?
— Да как тебе объяснить… — Антоныч замялся. — Мы с твоей мамой муж и жена были, вроде как родные. Родись ты в то времечко, был бы моим сыном, а так, выходит, мы с тобой только знакомые, — путанно объяснял Антоныч. — Мама твоя хорошая женщина, очень хорошая, ты слушайся ее. А про меня не говори. Ладно?