Вздохнув, Васька принялся читать рассказ очкарика, что напечатан был рядом со стихами Зои. Назывался рассказ «Гвоздь забить» и был тягуче-скучный до тошноты, как плохо сбитая политура. Васька, морщась, с трудом дочитал до конца. Суть рассказа сводилась к тому, что в одном солидном учреждении никто не хотел забить гвоздь, торчащий из пола, хотя спотыкались о него каждодневно. Судили, рядили: где взять молоток и кому поручить забить гвоздь? Наконец, гвоздь забила уборщица тетя Надя и все успокоились.
— Тьфу, — плюнул Дурмашина, дочитав рассказ до конца, и вслух подумал: — Гвоздь забить и дурак может. А вот ежели вагон стекловаты разгрузить надо? Кто выгружать будет? Тетя Надя? Ха! Может, я? На-кось выкуси! Я по штату плотник, а не нравлюсь, хоть сейчас расчет могу взять. Сам выгружай! Это тебе не гвоздь забить.
Представив, как толстый потный очкарик таскает на горбу тюки стекловаты, а за шиворот ему сыплется острая стеклянная пыль, Васька ухмыльнулся злорадно и невольно поежился — все тело чесоточно зазудело от одного только воспоминания о стекловате.
Разобрав таким образом лишенное жизненной правды произведение очкарика и начисто отвергнув художественную его ценность, Дурмашина почувствовал прилив собственных творческих сил. Достал из-за пазухи заветный блокнот, карандаш, вывел заголовок: «В больнице». Помыслил немного, добавил в скобках: «на приеме мужика у психдоктора». Васька любил рассказы короткие, емкие и строил их, как правило, на голых диалогах. Через несколько минут черновой вариант рассказа у Дурмашины был готов.
«Доктор спрашивает мужика: пьешь? Мужик отвечает: не! Доктор спрашивает: почему не пьешь? Мужик отвечает: не на што».
Поразмыслив, Дурмашина решил, что концовка его рассказа не несет воспитательной нагрузки. Выходит, что его мужик не пьет только потому, что не на что. Такой рассказ в газете и не напечатают никогда.
Окончательный вариант Васькиного рассказа «В больнице» выглядел так:
— Пьете?
— Нет.
— Почему?
— Бросил. Лечение помогло. Завязал окончательно и навсегда».
Но тут Дурмашину опять начало одолевать сомнение. Соль рассказа пропала, все стало пресным и скучным, как у очкарика. На хрена, спрашивается, приперся мужик к психдоктору в больницу, ежели пить бросил? Может, лучше оставить все как было, пускай хоть и не печатают в газете? Перетопчемся как-нибудь.
Так и не разрешив возникшего морально-этического конфликта в своем творчестве, Васька вспомнил про Заготконтору. На базе его, наверное, уже хватились. Думают, поди, что запил он.
На базе Дурмашину и впрямь давно хватились. Автопогрузчик бездействовал, и возле эстакады случился затор. Неразгруженные машины перекрыли к бункерам путь навалу, машины с контейнерами все прибывали, электрокары выдыхались. Антоныч схватился за голову, он уже не сомневался, что Дурмашина или спит где-нибудь пьяный, или попал в вытрезвитель. И бригадир грузчиков Федор, и Степан, и сам Антоныч пытались завести автопогрузчик, чтобы хоть кое-как растолкать затор, но автопогрузчик не заводился, Дурмашина установил на нем «секрет».
Увидев, наконец, Дурмашину трезвым, Антоныч даже не отругал его, а только крикнул:
— Васька, скорее навалу освобождай путь! Навалу скорее!
На следующий день в письменном приказе директора Заготконторы за опоздание на работу Василию Яковлевичу Кузьмину был объявлен выговор. Листок с приказом, под которым Дурмашина расписался с каким-то внутренним трепетом, Римма Белая приколола кнопками на фанерный щит возле своего «предбанника». Васька несколько раз заходил в контору будто по делам каким и перечитывал приказ. Никогда в жизни не получал он выговора, да еще отпечатанного на бумаге и с подписью самого директора. С работы его выгоняли не раз, в вытрезвитель отправляли, по пятнадцать суток давали, и бил его Лука Петрович по-страшному не единожды, но выговор… Васька читал и перечитывал приказ, словно не веря собственным глазам. Дурмашина заглянул в «предбанник» к Римме, попросил ее:
— Слыш-а, Риммуля, у тебя ешшо такой приказик имеется? Ну второй эн… эзипляр. Будь вкусной, Риммуля, повесь его у нас на базе. Повесь, очень тебя прошу. Сама знаешь: за мной не заржавеет. С аванса полкило «Белочки» тебе отгружу.
Римма Белая, которую «волки» давно уже не баловали «Белочкой», на просьбу Дурмашины презрительно фыркнула, однако ж нужную бумагу нашла и швырнула ее Ваське.