В те времена Данила никогда не видел отца хмурым, уставшим. Возвратившись с работы, папа раздевался до трусов и брал в руки гантели. Данила любил наблюдать за отцом, когда тот упражнялся с гантелями на коврике. И мама любила смотреть, только иногда ворчала: «Не наломался ты, Миша, на стройке с кирпичами. Отдохнул бы лучше». — «Кирпичи нагрузку одним и тем же мышцам дают, а у меня их вон сколько!» — отвечал папа и разводил руки с гантелями в стороны. Вся спина его взбугривалась такими четкими красивыми мускулами, что Данила всякий раз давал себе слово: завтра же начать заниматься гантелями и делать по утрам зарядку. Упражнялся отец долго. Ложился на коврик и, ловко зажав гантели ступнями ног, «качал пресс». Потом становился «на мост», и Данила, взобравшись на отца, с хохотом пытался удержаться на его скользком выгнутом животе. Пока бабушка собирала на кухне ужин, отец плескался под душем, фыркал. Ужинали они все вместе, потом расходились. Бабушка оставалась бесшумно хлопотать на кухне, Данила с мамой отправлялись гулять по городу или в Таврический сад, а папа удалялся в «кабинет». «Кабинет» его — письменный стол и этажерка с книгами — располагался в углу комнаты и отгорожен был красивой цветастой ширмой. Данила уже тогда знал, что папа заочно заканчивает Литературный институт и пишет книгу. Слова «заочно» и «институт» были ему не совсем понятны, зато книга… «Мой папа пишет книгу» — фразу эту Данила не раз хвастливо произносил в кругу знакомых мальчишек и взрослых. В ответ мальчишки смотрели на него с почтением и завистью, но взрослые… Они как будто не верили ему, переглядывались и прятали усмешки. Однажды и сам отец, услышав его слова о книге, почему-то смутился и тихо, чтобы никто не слышал, сказал Даниле: «Никогда не говори про это. Рано еще. Может, зря это все». Мамин брат дядя Федя тоже сказал Даниле: «Пишут сейчас книги многие, да не все становятся писателями. Лучше бы твой папа крепче синицу в руках держал, чем журавля в небе ловил». — «У папы получится, он обязательно станет писателем!» — едва не закричал Данила, но промолчал. С того дня он перестал вслух похваляться папиной книгой, но втайне очень верил в отца. Очень верил!
Тягучий надрывный вой вновь подкрался к Даниле. Стараясь отогнать его от себя, не слышать, Данила втискивался головой в подушку, плотнее накручивал на голову плед, но избавиться от проклятого крика не мог. Взбрыкнув ногами, он рывком сорвал с себя плед, приподнялся на локте, прислушался. Сумерки в кабинете сгустились, но застекленные стены-стеллажи, словно подсвеченные изнутри, тускло светились бесчисленными корешками книг.
— Зачем тебе «Телесные наказания»?! — услышал Данила голос мамы, приглушенный двумя дверьми. — Мало тебе «Смертной казни» Гернета, так ты еще на Евреинова сотню ухлопал. А мне холст купить не на что, каждую копейку экономлю. Вон у Борисевича третья книга в этом году выходит! А у тебя? За столько лет одну-единственную выпустил, навел шуму, и что? Который год с долгами расплатиться не можем.
— С долгами, Тасенька, и Достоевскому расплатиться было не просто.
— О боже! — воскликнула мама. — Он сравнивает себя с Достоевским! Достоевский на свои писания семью содержал, ораву родственников кормил да еще дачу в Старой Руссе приобрел. А ты?!
— Ну, к его годам, может быть, и мы дачу…
— Мы?! Да нам дубленку сыну купить не на что! Не умеешь делать книги, пиши рецензии. Сколько раз тебе говорила! Вон Богдановский на одних рецензиях да выступлениях припеваючи живет. И дача у него не хуже, чем у Достоевского. Или Шлемина взять…
— Тасенька, я просил тебя никогда не ставить мне в пример Шлемина.
— А кого тебе ставить в пример, Достоевского? Так у него Анна Григорьевна как у Христа за пазухой жила. А я как проклятая по редакциям ношусь, халтурки в издательствах сшибаю, в техсовете сижу. Шлемин, видите ли, его шокирует. Да ты Шлемину в подметки не годишься. Тот хоть и пишет книгу о своем колхозе десятый год, так знает зачем. Десять лет как сыр в масле катается. Алевтина его сама мне рассказывала: не только они со Шлеминым, все родственники их до четвертого колена в «Рассвете» каждое лето отдыхают. Молоко, овощи, мясо колхозное всегда на столе, машина председательская под рукой. А сколько грибов сушеных они осенью привезли из своего колхоза! И зимой им «Рассвет» в город кое-чего подбрасывает, не забывают. Вот что значит просто живет человек…
— Тасенька, что ты такое говоришь, как ты можешь… В конце концов, это становится невыносимым. Ты превращаешься просто-напросто в базарную бабу.