— Ты че, Зойка, уходишь уже?
— Да, Васенька. В библиотеку надо успеть, книги сдать.
— И ты, Андрюха, в библиотеку?
— Нет, я в школу. Опоздал, придется на второй урок.
— А че, в школу вашу всех принимают? — задал Васька неожиданный вопрос.
— Конечно, всех. Приходи и ты, если желание есть.
— А че, я приду, — как всегда быстро решил сложный вопрос Дурмашина. — Только документов у меня нету. Потерял все. Ты скажи там, чтобы меня без документов приняли в какой хотят класс. На шофера хочу сдать, надость грамотенки поднабраться.
Второй час занятия литобъединения посвящен был теории литературы и прошел для Васьки неинтересно. Он не понимал почти ничего из того, что говорил писатель, и с трудом скрывал зевоту. Он не постеснялся бы встать и уйти, но желание услышать мнение писателя о своих произведениях удерживало Дурмашину в редакции. Незнакомые слова, которыми сыпал писатель, напоминали почему-то Ваське старые перезревшие сморчки: «экспромт», «ситуация», «композиция», «метафора», «рифма», «фабула», «эпигонство». Среди всей этой чертовщины улавливал Васька иногда слова звучные, привлекающие его внимание. Услышав слово «синекдоха», он гоготнул и поспешно достал из-за пазухи блокнот. Слово это напоминало ему чем-то конюха Женю, и Васька подумал, что «синекдоха» самое подходящее для конюха прозвище.
За терпение свое Васька вознагражден был сполна. После занятий, прощаясь, писатель сказал ему:
— Давненько не приходилось мне читать ничего подобного. Особенно вот эта фантастическая миниатюра «Три пузыря на два замеса», — писатель фыркнул и покрутил головой.
— А «Душистая фиалка» как вам? — поинтересовался Васька.
— Хороша и «Фиалка». Неужели и ее пьют?
— Да уж не выливают.
— В ваших миниатюрах что-то есть… Вот эту — «Альтернативу» — можно будет дать в разделе юмора. Буду рекомендовать ее редакции для «литературной страницы». Только заголовок придется изменить. Не возражаете?
— Ну че там, — промычал Васька, задохнувшись от волнения. — Валяйте че хотите!
Выйдя из редакции газеты, Дурмашина долго не мог успокоиться. Бродил по вечернему городу бесцельно, инстинктивно обходя места, где могли встретиться ему дружки-приятели. Пить не хотелось вовсе. Васька стал уже замечать за собой эту странность — стоило ему взять в руки карандаш или задуматься над очередным рассказом, и он начисто забывал про питье. Вот и теперь, возбужденный всем пережитым на литобъединении, Васька ощущал себя совсем другим человеком. А вдруг и вправду напечатают его?! «Эх, давно надо было начинать писать, сколько времечка потеряно, — подумал Дурмашина, — да если бы я с детдома начал, я бы…»
Васька остановился растерянный, потрясенный собственным открытием себя, прошептал: «А ведь мог бы не хуже других! Мог бы!»
До полуночи бродил Дурмашина по окраине города. Несколько раз проходил мимо дома, в котором снимала комнату Зоя. Затаившись в кустах, смотрел на светящееся угловое окно на втором этаже. Хотелось зайти к Зое, посидеть у нее, поболтать, пацану ее фокусы показать, которых он знал когда-то великое множество. Но зайти к Зое трезвым Васька не решался, а пьяным его Зоя на порог не пустит. Два раза увидел Васька в окне Зоину тень на стене, но окликнуть ее не решился. Потом к распахнутому окну подошел Зоин сын Андрюшка с Французом на руках, уговаривая:
— Кушай, Шарик, кушай! Это конфетка, кушай!
«Ишь, французская морда, конфеты жрет», — с удовлетворением подумал Васька, довольный собой за то, что подарил Шарля Зоиному сыну, хотя Антоныч просил продать собаку ему. Теперь небось Зойка, глядя на Француза, и его, Ваську, частенько вспоминать будет. Пускай вспоминает. Плохо они все еще Ваську Дурмашину знают. Он еще покажет себя, заставит говорить о себе всех, у Зойки еще будут круглые глаза…
Потом свет в Зоином окне погас, и Васька бесшумно побрел прочь, пробормотав туманно-философскую фразу: «Эх, Зойка, Зойка! Уж рельсы кончились, а станции все нет!»
К Петьке Убогому приехала жена. В Заготконтору прибыли матросы.
Два этих события совпали, и Антонычу было — хоть разорвись, перекурить некогда и отдышаться от круговерти забот новых.
Антоныч долго не мог взять в толк, что за Осипова ему звонит с вокзала, зачем она приехала и что от него хочет. А когда узнал жену Петькину Веру Павловну, извинился и велел ей ехать прямо к нему домой, на базе не появляться ни в коем разе. Иначе Петька, узнав о приезде ее, исчезнуть может или напиться до беспамятства.