— Конюх Женя скоро на пенсию уходит, — подсказала опять тетка Фрося, — Соловей без присмотра останется.
— Он у тебя за собой присмотреть не может, а тут существо живое, — одернул тетку Фросю заведующий. — Всему свое время. Поглядим потом. А пока, Иван, иди в контору, пиши заявление рабочим на костяной склад. Иди, иди, да и побрейся сегодня, побрейся.
Битюк вышел, а тетка Фрося, поблагодарив заведующего за заботу-внимание, спросила вдруг:
— Слыхал, Антоныч, про Марию-то?
— А что мне Мария? Не интересуюсь.
— Заболела она…
— Ее дело. Она мне никто. Говорил ведь тебе уже: не суй нос, куда не просят.
— В больницу ее в Ленинград увезли.
Антоныч поперхнулся, кашлянул. Глянул в красные, все понимающие глазки тетки Фроси, спросил тихо:
— Что там у нее?
— Плохо у нее.
— Ну?
— Высохла вся, как щепка. Ветром качает. Рак, говорят.
Антоныч не спросил больше ничего у тетки Фроси, сидел за столом с видом спокойным, равнодушным даже. Страшный смысл услышанного до сознания его доходил медленно, наплывал, словно удушливый непроглядный туман. И сквозь этот туман, издалека откуда-то, долетал до него голос тетки Фроси:
— Мальчонку ее, Антона, старухе Поликарповне пока определили. Помрет Мария, куда его? В детдом?
— Как помрет? — Антоныч вздрогнул.
— Да так вот, — тетка Фрося строго поджала тонкие бесцветные губы. — Рак ведь. Операцию ей будут делать.
— Может, ошиблись, не рак вовсе?
— Может, и не рак, — согласилась тетка Фрося. — Вон у Кузьмича, толмачовского грибовара, тоже говорили рак, а до сих пор живет.
Тетка Фрося ушла, Антоныч долго еще сидел за столом недвижимо, сжав виски ладонями. Звонил телефон, кто-то заглядывал в конторку, спрашивал что-то, заведующий не отвечал. Наконец, словно проснувшись, Антоныч огляделся, потом снял телефонную трубку и набрал номер директора Заготконторы. Попросил глухо:
— Илья Терентьевич, отпуск мне срочно нужен. На неделю хотя бы пока. Хоть за свой счет дайте, хоть очередной. Срочно надобно, с завтрашнего дня.
— Что случилось, Антон Павлович?
— Семейные обстоятельства, Илья Терентьевич. Свои дела разные приспичили. Очень вас прошу за отпуск. Очень!
— Вы кем приходитесь ей? — спросил врач.
— Муж я, доктор. Муж ейный.
— Дети есть у вас?
— Дети? Детей нет. Хотя вру, мальчик имеется. Имеется.
— Ничего утешительного сказать не могу. Рак. Через три дня операция. Но надежды почти никакой.
— Увидеться можно с ней?
— Можно. После трех часов.
В ожидании встречи с Марией Антоныч бродил по мрачноватому скверу во дворе больницы, наталкиваясь, словно слепой, на фигуры в серых халатах, гуляющие по дорожкам сквера. Каким нелепым, диким сном казались ему сейчас годы жизни, прожитые без Марии, рядом с ней. Кому и что он хотел доказать? По собственной воле, из-за бессмысленного своего упрямства отказывался от самого дорогого человека, мучая и ее и себя. И вот теперь Мария уходит от него навсегда. А может… Доктор сказал «почти». «Почти» — это еще надежда. Только бы Мария выжила, только бы выжила. На руках ее домой принесу, на коленях буду просить прощения.
Марию Антоныч не признал. Даже когда остроскулое землисто-серое лицо ее приблизилось вплотную и раскосые глаза ее глянули в его глаза, не признал. Будто в гробу увидел Марию — незнакомую, чужую, холодную. Обнял ее, заплакал.
— Одна к тебе просьба, Антон: возьми сына моего, не оставляй его. Пусть ему будет лучше, чем нам, пусть будет лучше, — прошептала Мария тихо, бесслезно.
— Поправишься ты, Мария! Поправишься!
— Нет, Антон. Плохо мне. Горит все в груди.
— Прости ты меня…
— Не надо теперь, Антон. Бог нам судья, прошло все. Сына не забудь, ему жить.
Две ночи и три дня сидел Антоныч недвижимо на скамейке в больничном сквере, ждал, когда Марии сделают операцию. За все это время только один раз попросил мальчишку, пробегающего мимо, принести ему откуда-нибудь воды напиться, и сунул мальчишке в руку рубль. Ночью пошел дождь, и Антоныч напился воды из-под водосточной трубы и вновь сидел на скамье бездумно, окаменев, сгорбившись. Днем к нему подходили люди — больные в серых халатах и родственники их, дворник. Спрашивали, почему сидит здесь так долго и зачем? Антоныч отвечал коротко, что ждет, когда сделают операцию Марии, жене.
На третий день дворник принес ему бутылку молока и теплую ватрушку, но от еды Антоныч отказался и попросил воды. Дворник пошел в больницу и из окна второго этажа показывал на него пальцем какому-то человеку в белом халате. Человек этот кого-то позвал, вокруг него столпились люди в белых халатах и стали совещаться промеж себя, и посматривали из окна вниз, на Антоныча, и удивленно покачивали головами.