Хрип матери за дверьми прекратился. Решившись, Петька заглянул в комнату. Мать, вытянувшись, лежала на кровати. Учительница сидела возле нее и обтирала ей лицо мокрым полотенцем. Отец грудился на полу, привалившись спиной к стене, мычал и скрежетал зубами. Он был совсем пьян. Приехали «скорая помощь» и милиция. Матери перевязали лицо бинтами, а отца увезли милиционеры. Он не сопротивлялся, лишь мычал да изредка глубоко утробно завывал, а может, стонал.
Утром отца из милиции выпустили, а на работе лишили его премии. Премию эту отец ждал давно и обещал Петьке купить на нее зимнее пальто. Мать с горя досрочно распаковала бутыль с брагой и напилась. Она плакала, ругалась, проклинала жизнь и отца, грозилась выцарапать глаза учительнице, которая сует нос в чужую жизнь.
Петька знал, что пьяная мать может осуществить свою угрозу, и побежал предупредить учительницу об опасности. И остался у нее ночевать.
С этого дня началась их дружба.
В комнатке учительницы всегда было тихо и чисто. Пахло духами и сосновыми ветками. Здесь не говорили ни о деньгах, ни о водке. Не говорили здесь и о любви. Никогда, ни разу.
Лежа на раскладушке, Петька следил за громадной тенью учительницы на стене и мешал ей вопросами.
— Зачем люди живут?
Тень вздрагивала, в лицо ему ударял свет настольной лампы, и тихий голос отвечал:
— Не знаю.
Петьку волновало и тревожило это ее «не знаю». Он словно взрослел, проникался безграничным доверием к учительнице. Из всех взрослых она одна не боялась произносить эти слова: «Не знаю».
— Ты зачем живешь? — настаивал Петька.
— Наверное, чтобы учить детей.
— А как дети рождаются?
Она объясняла это просто. Понятно и просто. Петька не мог понять только одного: как они дышат в животе у матери.
— А почему у Шаминых машина? Тетя Маша говорит, что нам на машину деньги еще до новой эры надо было копить? Это что — эра?
Петька расспрашивал ее обо всем. Лишь об одном спросить не решался. О любви. Ему казалось, что она скажет «не знаю». Все взрослые должны знать про любовь. Но почему они молчат, никогда не говорят о ней? Почему, когда спросишь их, переглядываются и ухмыляются, как тетя Маша? Почему стыдятся ее? Значит, любовь и вправду то, о чем говорит Коська? Тогда зачем поют о ней песни, рассказывают сказки, называют прекрасной? Петька не решался спросить учительницу о любви. Зато она рассказывала ему много другого интересного: о Миклухо-Маклае, Илье Муромце, о бесстрашных полярниках, о странах, где живут слоны и крокодилы. Но больше всего рассказывала учительница о людях. Это были добрые, смелые и сильные люди, совсем не похожие на тех, которых видел Петька вокруг себя. Эти люди всегда готовы прийти на помощь незнакомому человеку, ради добра и справедливости они пойдут на подвиг и даже на смерть.
Петька верил и не верил учительнице. Он не сомневался, что она говорит искренне, но… слишком чисто и тихо было в ее комнате. Учительнице не приходилось кричать, звать на помощь, стучаться в двери, за которыми таятся люди, готовые на подвиг. Не приходилось убирать с пола прокисшую рвоту.
В такие минуты Петька чувствовал себя старше и опытнее учительницы.
Только много лет спустя открыл он для себя несложную истину: видеть больше грязи не значит лучше знать жизнь.
Солнечным цветастым утром ворвалась в Петькину жизнь школа. В новых отглаженных брюках, в белой до хруста рубашке, с ранцем за плечами, он едва поспевал за отцом.
Отец держал его ладонь в своей мозолистой лапище и вышагивал грациозно-тяжело, как конь. Широченные плечи отца туго обтягивала клетчатая косоворотка, рукава были закатаны по локоть, и на бронзовых мускулах переливались вытатуированные голубые якоря. Отец был трезв и чисто выбрит. Несколько раз он важно кивал головой встречным знакомым и трогал в знак приветствия сломанный козырек кепки. Петька тоже кивал, но кепку не трогал. Знакомые ошарашенно таращились на них, не узнавая, потом лица их расползались запоздалыми сусальными улыбками. Они оглядывались им вслед и перешептывались, — не приходилось им видеть Петьку с отцом при таком параде.