Уложив старика в бане на полок, я долго не решался хлестнуть его крапивным веником. Да Карп Иванович и не спешил париться, блаженно постанывал, лежа на раскаленных досках животом вниз, приказывал:
— Поддай чуток! Поддай ешшо самую малость! Вот так, хорошо!
Я черпал из котла полкружки горячей воды и плескал на раскаленные камни. Тугой удар пара распахивал дверь, старик ворчал недовольно:
— Дверь туже прикрывай. Чего жар выпущаешь. Поддай ешшо чуток.
Мы еще не начинали париться, а я уже изнемогал от нестерпимого сухого жара. Пот лился с меня ручьями, старик же лишь слегка порозовел. Фигуре его мог позавидовать и молодой: сухая, мускулистая, с упругой гладкой кожей.
— Ты подь в предбанник, пообожди, покамест я разомлею, — посоветовал Карп Иванович. — Я долго париться люблю, со мной умаешься.
Плюхнув на камни еще полкружки воды, я выскочил в предбанник, задыхаясь. Вовка, сидя на лавке, с немым изумлением рассматривал крапивный веник, все еще не веря, что старик рискнет париться огненной этой травой.
Млел старик долго. Несколько раз по его просьбе я заскакивал в баню и поддавал такого пара, что выскакивал обратно в предбанник согнувшись. Волосы мои потрескивали, казалось, они горят от сухого нестерпимого жара, руки жгло, словно их поливали кипятком.
— Давай, робята, крапивку! — крикнул наконец Карп Иванович. — Согрелся я, пора.
Натянув на руки брезентовые рукавицы, а на голову какой-то несуразный войлочный колпак, я не без содрогания принял от Вовки букет крапивы.
— Хлещи по пояснице, — приказал старик, — не торопко и без оттягу. Давай хлещи!
Я хлестнул. Старик взвыл.
— Что, Карп Иванович, жжет?
— Хлещи!
Я хлестал легонько, «без оттягу», старик выл и дергался. Наконец он перестал дергаться, притих. Большой белый платок, которым наглухо обвязана была его голова, сполз старику на лицо до самого подбородка. Я перестал стегать и с тревогой приподнял платок с лица старика:
— Живой, Карп Иванович?
— Поддай чуток, — прошептал старик, поглядывая на меня тускло.
— Может, хватит?
— Поддай, ествую, тебе говорят…
Когда наконец мы с Вовкой, завернув старика в лоснящееся стеганое одеяло, вынесли его из бани, старик был в полуобморочном состоянии. Я вслух ругал себя за то, что допустил подобное истязание, но что оставалось делать? Необходимо было срочно отхаживать гостеприимного хозяина изобки.
Уложив не охающего уже Карпа Ивановича на скрипучую железную кровать, я огляделся. Внутреннее убранство изобки было неприхотливым. Большая русская печь отделяла кухню от просторной горницы с низким потолком, на белом полу рядами лежали чистые половики, две кровати, непокрытый деревянный стол, комод, на котором выделялась рамка с фотографиями, — вот, пожалуй, и все.
— Папа, смотри, боги! — прошептал Вовка, дернув меня за рукав.
— Это иконы, — поправил я сына, запоздало удивляясь тому, что Вовка впервые в своей жизни видит иконы.
— А патрон зачем?
— Это не патрон, это лампадка.
— Нет, патрон.
Я присмотрелся. Действительно, перед темным ликом святого, смотревшего на меня грустными большими глазами, висел колпачок от головки артиллерийского снаряда, из него торчал вместо горелки винтовочный патрон с расплющенным концом. Подобные самодельные светильники, только больших размеров, распространены были в годы войны и в первые послевоенные годы, мне доводилось видеть их в детстве.
— Вовка, надо бы Карпу Ивановичу чаю вскипятить, да и нам перекусить не мешает.
— Не надо чаю, — простонал вдруг старик, приоткрывая глаза. — Эвон в шкафчике бутылка стоит и рюмка, давай сюды.
Я достал из шкафчика бутылку, заткнутую бумажной пробкой, в которой плескалась темная жидкость.
— Наливай! — приказал Карп Иванович.
Налив жидкости, которая сильно отдавала сивушным духом, в стограммовую граненую стопку, я протянул ее старику.
Карп Иванович выпростал из-под одеяла мускулистую руку с загорелой широкой кистью, принял стопку, пояснил:
— Лекарство домашнее. Двойной перегонки, на травах настоянная и на прополисе. Господи благослови…
Выпив, старик откинулся на подушку, прикрыл глаза.
— Легче вам, Карп Иванович?
— Полегчало. Ног не чую, но в пятку вдарило, — ответил тихо старик, не открывая глаз. — Вы, робята, хозяйничайте сами, я ноне негодный. Плиту топите, чай грейте, мед эвон в шкафчике. А завтра мы с тобой, бог даст, — Карп Иванович приоткрыл один глаз и подмигнул, — медовухи спробуем. Не уйдете ешшо завтра-то?