Пришел ко мне Тимоха и говорит. «Выручай, Карп, мне без Насти не жить». Я поначалу смехом и ни в какую, а Тимоха бух мне в ноги и лбом в землю. «Выручай, Карп, ведь ты друг мне!» Да как же эдак-то, Тимоха, говорю. Ведь это грех. «Человеку жизню дать — не грех, — Тимоха отвечает. — Это люди придумали, что грех, недобрые люди, завистные, которые под себя только гребут. А которые простые, слыхал, на Севере проживали, дак те всякого гостя со своей женой спать ложили. А дите рождалось — радовались».
Цельный день уламывал меня Тимоха, четверть вина, почитай, мы с ним выпили. Ах ты, ествую, думаю, возьму грех на душу, подсоблю дружку свому Тимохе. Спрашиваю его: ладно, я согласный, только как с Настей быть, ведь она душа живая и на Севере не живала? «С Настей сам все обмозгую, — Тимоха отвечает, — она сама про то знать не будет».
Снарядился Тимоха вдругорядь в Руссу. Сала взял, масла, меду — к дохтору тому поехал, который по женской части. Говорит дохтору: «Вот тебе, дохтор, мед и масло, а ты, сделай милость, посмотри мою бабу ешшо разок и скажи ей так: мужик твой Тимоха здоровый и ты здоровая. А чтобы зачать, так, мол, сделайте: с муженьком в бане попарьтесь, а потом цельный стакан медовухи выпей и спать».
Перед троицей истопил Тимоха баню, намыл Настю, распарил, медовухой напоил и в кровать. А я, ествую, на сене сижу в хлеву, жду. Слышу, Тимоха голос подает: «Давай, Карп, пора!»
Выхожу я из хлева, а у Тимохи глаза белые, шальные и трясется весь. Ну и меня заколотило, говорю Тимохе: дай стаканчик медовухи глонуть для поправки настроя. «Не дам, — Тимоха отвечает, — человеку жизню идешь давать, как можно пьяному». Ах так, ествую, говорю, тогда сам иди!
Уломал я Тимоху, налил мне стопку, выпил я, перекрестился и в изобку к Насте под одеяло…
Выхожу из изобки, Тимоха стоит сам не свой. Губы трясутся, спросить ничего не может. Все в лучшем виде, Тимош, получилось, объясняю. Ежели холостой заряд выйдет, зови ешшо.
Ну, через девять месяцев, как положено, родила Настя девку. Таськой назвали. Настя Тимохина расцвела, как роза, работа в руках горит, муженька едва не на руках носит, день и ночь ублажает.
Подгуляли мы как-то с Тимохой, я и говорю ему: дочка у тебя теперича имеется, давай я тебе сына подсоблю сделать.
Вывалил Тимоха на меня глазищи: «Чего такое, — говорит, — ты, Карп, несешь? Никак ты не в своем уме?» Будто забыл, спрашиваю. А у Тимохи глазы как у сома тухлого сделались, меня аж сомнение взяло. Может, и впрямь, думаю, приснилась мне эта историйка с его Настей, ествую?
До сих пор не признается Тимоха мне, а другого ребеночка Настя его и не родила никогда. Вот и соображай сам. Никак нельзя внуку моему Кольке на Ленке — Таськиной дочке — жениться. Внучка Ленка мне, внучка.
Ествую! Рой вылетел!
Наконец-то наступила минута, о которой несколько раз за день упоминал Карп Иванович: пробуем медовуху.
— За ваше здоровьице, — проговорил старик, бережно держа в руке стограммовый граненый стаканчик, до краев наполненный жидкостью, похожей на разбавленное водой молоко. И тихо добавил: — Господи, благослови и помилуй…
Я не был любителем спиртного, а если выпивал, то больше по нужде, когда нельзя уже открутиться от чересчур гостеприимных хозяев или настырных приятелей. Но на этот раз выпил с удовольствием.
— Это самогонка? — с нескрываемым отвращением в голосе спросил Вовка.
— Медовуха чистейшая, — возразил старик. — Мед, кипяченая родниковая вода и дрожжей палочка. Ничего нет пользительнее медовухи. Но главное: норму знай. Вот я теперича только три стопки выпиваю, а Тимоха Горский — две. Мы сегодня с тобой эвон сколь делов переделали: рой поселили, домики починили, дровы распилили, гряды два раза полили, картошку окучили (скоро подкапывать буду). Хороша у меня картошка, рассыпчатая, без химии совсем. У меня навоза коровьего накоплено — эвон, целый хлев. Кольке — внуку, ежели и корову не заведет, надолго хватит. Пущай без химии картошку ест. Ой не люблю я химию! И куриного помету у меня много, и овечий навоз ешшо имеется. Овечий — худой навоз, не чета коровьему. А яблоков я осенью собираю сколь! И грибы собираю, и ягоды. А хрену сколь! Из райпо ко мне за хреном специально машину присылают.
Старик порозовел и говорил, говорил, разбирая на столе кусок жареной щуки, которую поймал Вовка, а нашу колбасу деликатно обходил вниманием.
За окном садилось солнце, не доставая уже лучами до потемневшей Ловати, гудели мухи и пчелы, над самоваром ароматно парил старинный пузатый чайник, в который хозяин заложил помимо чая листы смородины и какие-то сушеные корешки.