— Что такое ты несешь, Толя? По каким проводам, с кем подраться?
— Это я так, Аннушка, в общем. А на юг надо обязательно поехать и не откладывать это дело. В театр приморский сходим, в ресторане посидим, на водных лыжах покатаемся.
— Дались тебе эти лыжи, — Анна Михайловна отстранилась от мужа, усмехнулась как-то странно, — представляю тебя на них…
От этой усмешки жены Анатолий Ипполитович сразу подобрался, построжал лицом и, как иногда бывает с вялыми и безвольными людьми, решительно произнес:
— Значит, договорились. С первого числа берем отпуска — и на юг. Куда ехать конкретно, вместе с Виктором решим.
Анна Михайловна не ответила, но Анатолию Ипполитовичу показалось, что на лице ее вновь промелькнула та же скептическая усмешка, которая всегда злила его и подталкивала иногда на грешную мысль о другой женщине.
Вечером за ужином Анатолий Ипполитович долго не мог объявить сыну родительское решение поехать отдыхать на юг. Он не сомневался, что еще вчера Витька от этой новости взвился бы от восторга, но сейчас… Сын сидел за столом вялый, отрешенно ковыряя вилкой котлету на тарелке, и не поднимал на родителей глаз. Анна Михайловна встревоженно посмотрела на мужа, Анатолий Ипполитович успокаивающе выгибал светлую бровь, давая понять супруге, что ему известна причина неважнецкого Витькиного настроения и ничего серьезного в ней нет.
— Витя, мы с мамой решили поехать на юг, к морю, — проговорил наконец Анатолий Ипполитович, стараясь придать своему тону как можно больше простоты и естественности.
— И ты с нами, конечно, — поспешно добавила Анна Михайловна.
Витька молчал, головы от тарелки не поднимал. Веки его с редкими белесыми ресницами набрякли, щека подергивалась.
— Завтра билеты на самолет закажем, — продолжал Анатолий Ипполитович, словно не замечая состояния сына, — а ты сходи в «прокат», узнай, есть ли ружье для подводной охоты. Поныряешь в море с ружьишком, на водных лыжах покатаешься.
— Хорошо, я схожу, — равнодушно проговорил Витька и поднялся из-за стола. — Мама, я хочу спать.
— Что это с ним, — шепотом спросила Анна Михайловна, едва лишь за сыном прикрылась дверь, — я его таким никогда не видела?
— Не обращай внимания, — успокоил жену Анатолий Ипполитович, — я знаю… Мальчишечьи переживания, у кого их не было. Все скоро пройдет, все образуется.
Ночью Анатолий Ипполитович не мог уснуть. Ворочался на кровати, отодвигаясь от жаркого бока похрапывающей Анны Михайловны, прислушивался к шорохам в Витькиной комнате, вздыхал. Всего несколько метров да прикрытая застекленная дверь разделяли их сейчас, но как далеко уже были они друг от друга. Порвалась душевная связь, которую устанавливал он с сыном с люлечного его периода, лопнула, как мыльный пузырь. Вот и остался он совсем один. Завтра смету на ремонт детского сада закончить надо, билеты на самолет заказать… Стоит ли вообще тащиться на юг? Все равно с Витькой ничего не поправишь, это навсегда. Как говорят на Востоке: разбитый сосуд не склеишь. А если и удастся склеить, трещина все равно останется. И главное, ничего уже нельзя поправить, восстановить… Хотя нет, можно еще попробовать. Подняться сейчас и пойти к сыну в комнату, поговорить с ним как на духу. Все о себе рассказать. Как с самого детства не мог побороть в своем характере проклятую, ненавистную робость, которая до сего времени идет с ним бок о бок и отравляет жизнь. Отравляет с того самого момента, когда не смог он прыгнуть с трехметровой вышки головой вниз. Все мальчишки прыгали, а он нет. Знал, что падать не больно, что не утонет — кругом люди, вытащат. Но так и не смог перешагнуть какую-то невидимую грань, от которой его отделяло одно мгновение решимости. С тех пор так и пошло. Многое потом не мог он в жизни. Не мог замолвить слово за товарища, хотя необходимо было замолвить, не мог поднять руку «за» и «против», хотя надо было поднять. Не мог набраться решимости даже тогда, когда это ему ничем не грозило. Правда, в последнее время Анатолию Ипполитовичу стало казаться, что он освободился от многих своих слабостей, в том числе от ненавистной робости, окреп духовно; что те качества характера, которые он изо дня в день старался привить сыну, свойственны уже и ему самому. Но вот ему, походя, на глазах у сына, плюют в лицо пивной пеной, и он вновь возвращается к той незримой черте, которую никогда не мог преодолеть.
Анатолий Ипполитович тихо застонал и зарылся лицом в подушку. Все, все рассказать Витьке! Пускай сын презирает его, пускай как хочет, только бы не стояла между ними эта ледяная стена отчуждения. Необходимо пойти к сыну и разрушить стену, а там будь что будет. Но Анатолий Ипполитович нашел мужество скептически усмехнуться на самого себя. Знал — к Витьке он не пойдет и ничего сыну не скажет, — и эту черту ему не перешагнуть.