Неизвестно, сколько бы еще продолжалось препирательство Николая Николаевича с формовщицами, если бы не вагранщик. Ему то ли надоело наше мельтешение возле вагранки, то ли решил он потешить себя и заливщиков, но колупнул что-то ломом в боку печи и завопил:
— Берегись!
И в тот же миг цех озарило пламя. Из вагранки по массивному лотку выкатилась ослепительно белая струя и ударилась о землю, взрываясь тысячами искр. Спасаясь от огненного дождя, экскурсанты шарахнулись в сторону, сбивая опоки и перепрыгивая через них. Шум, гам, проклятия, хохот заполнили цех.
— Максименко, ты мне эти шуточки брось! — погрозил предзавкома вагранщику кулаком, но сам, как показалось мне, был доволен неожиданным поворотом событий, которые помогли ему отвязаться от горластых формовщиц.
Едва экскурсанты пришли в себя от огненного душа и, нервно отряхиваясь и пересмеиваясь, вновь сбились в кучку, как раздалось три коротких гнусавых гудка и крик вагранщика:
— Заливка!
В цеху вдруг стало тихо, я не сразу понял почему, но потом догадался: выключили вентилятор или поддув какой-то.
— В сторонку, товарищи! Прошу в сторонку! — суетился Николай Николаевич, оттесняя нас в дальний угол цеха.
Заливщики споро поднялись со скамьи, сноровисто выстроились попарно с ковшами перед вагранкой. Вагранщик, высившийся над лотком, ударил в глиняную пробку ломиком, шевельнул ее, еще ударил. И я уже не вздрогнул, когда ярко-белая струя металла хлынула по лотку в ковш, который держали в руках на двухметровых рукоятках заливщики. В темных защитных очках, с козырьками кепок, надвинутыми глубоко на лоб, они ничем сейчас не отличались друг от друга. Но я хорошо различал среди них «своего» Степу. Различал по широченной спине и войлочному колпаку, который хоть и придавал его фигуре клоунский вид, но хорошо отличал от других заливщиков.
Степа подошел за металлом во второй паре с шустрым, вертким напарником. Огненная струя ударила в Степин ковш, и спина его стала горбиться, выгибаться, а кисти рук вылезали из рукавов закопченной робы, вытягивались.
— Николай Николаевич, сколько весит такой ковшик с металлом? — спросил кто-то за моей спиной.
— Девяносто килограммов.
— Пошел! — рявкнул вагранщик, перекрывая металл.
Заливщики не ходили — бегали по цеху с тяжелым ковшом, доверху наполненным расплавленным металлом, который не был уже столь ослепительно белым, а принимал желтовато-кровянистый оттенок. Когда они грузными мелкими шажками, с напрягшимися фигурами пробегали мимо нас, мне невольно становилось страшно: не дай бог споткнутся, упадут. Следил я в основном за парой, в которой работал Степа. Дух захватывало, с каким проворством двигался он со своим напарником в узком проходе между пирамид заформованных опок. Степа держал ношу за две рукоятки, как плуг, и шел только прямо, наклоняя ковш к опокам, и мягкой плавной струей плюхал порции металла в узкие земляные отверстия. Напарник же его держал ковш одной рукояткой и крутился вокруг нее вьюном: перекидывая с руки на руку, шел то задом, то передом. Иногда опоки стреляли пучками искр, Степа отворачивал мокрое распаренное лицо и бросал сердитый взгляд в нашу сторону.
— Да, сырая земля, — виновато бормотал Николай Николаевич, — распустил начальник цеха своих земледелов, никакого контроля.
— Почему так, Николай Николаевич, — подал голос неугомонный Петр, — земля у всех одинаковая, а кипят опоки не у всех?
— От мастерства формовщиков многое зависит. Одни, как вон та горластая Настя, лишь бы побольше заформовать, а думать не хотят. А вот Антипова, лучшая формовщица наша, брака никогда не дает. Плотность земляной набивки меняет в зависимости от влажности земли… Это трудно объяснить, как и почему, это с опытом приходит.
Когда я с экскурсантами общества «Знание» вывалился из дымного раскаленного цеха на белый солнечный свет и подставил лицо под освежающий ветерок, настоянный на липовых цветах, и вздохнул глубоко, и прокашлялся, то подумал: нет, не дурак придумал эту экскурсию. А то живешь годами в пенсионной тиши и благодати среди книг, цветов и телевизора и забываешь жизнь, думать начинаешь, что булки на деревьях растут. Нет, люди по-прежнему нелегко выращивают свой хлеб и с потом зарабатывают его. И не курортниками живут. Ох, не курортниками!
После экскурсии на литейный завод, где работал Степа, прошло несколько дней. Я уже свыкся с мыслью, что сосед наш будет шумливым, горластым, «веселым» — как предупреждал Валентин Сергеевич, и морально готовил себя и супругу Марию Филимоновну к тому, что спокойная наша жизнь кончилась. Придется теперь нам, как и жильцам из первого подъезда, слушать ежедневно и песни разудалые, и пляс, и слова нехорошие. Приструнить здоровенного Степку, призвать к порядку — кто сможет? Нет у нас в подъезде своего Валентина Сергеевича, робкий подобрался народец, хлипкий.