Как только мы перешли мост, Степа замедлил шаг, прислушался.
— Никак Пальма плачет? — проговорил он, обращаясь к Лешке, семенящему рядом с ним. — Ну да, Пальма! Ох и не любит она у меня одна в доме оставаться.
— Соседи на нас жалобу в милицию писали за собаку, — шепотом пояснила мне Катерина. — Нашел Степан игрушку, чисто дите малое.
— Дядя Степа, ваша Пальма и вправду породистая овчарка? — спросил Лешка.
— Мне плевать, породистая она или нет, — с неожиданным раздражением ответил Степа. — Главное, чтобы у нее вот здесь кое-что было, — и он постучал пальцем по Лешкиному лбу.
Степина Пальма действительно оказалась на редкость умной и красивой собакой. Насколько я разбирался в породах, это была немецкая овчарка, совсем еще молодая. Едва Степа открыл дверь комнаты, как она с визгом метнулась ему на грудь. Степа пошатнулся, но на ногах устоял, облапил свою любимицу и, довольно урча, закружил по комнате. А она, повизгивая от восторга, все пыталась лизнуть его в нос. Степа запрокидывал голову, отстранялся от собачьей морды, гоготал. Оба не обращали на нас никакого внимания.
— Вот всегда так, — грустно проговорила Катерина, — целыми днями может с собакой возиться. Недавно она чуть мать его под машину не затащила. Вывела старуха Пальму гулять, ремешок на руку намотала. А Степка с работы шел по другой стороне улицы. Увидала его, рванулась, старуха наземь, а она — экая кобылица — потащила ее прямо под колеса. Хорошо, Степка успел подбежать.
Степа опустил собаку на пол, приказал:
— Сидеть, Пальма! Сидеть!
Овчарке очень не хотелось сидеть, вернее, трудно было оставаться в неподвижности, но она исполнила приказание хозяина и уселась перед ним на задние лапы, вся дрожа от избытка энергии и чувств. Из раскрытой пасти ее вывалился ярко-красный язык и трепыхался от жаркого и частого дыхания. Высокие острые уши над широким плоским лбом слегка были наклонены вперед, как рожки у молодой козочки. Масти Пальма была необычной — тигровой, на широкой мускулистой груди белое овальное пятно. Косо поставленные глаза в тон с мастью искрили каким-то диковатым бесстрашием и отвагой. Все внимание овчарки было устремлено на хозяина, на нас с внуком она лишь изредка холодно и недоверчиво посматривала, а хозяйку, казалось, и вовсе не замечала.
Лешка подошел поближе к собаке, присел перед ней на корточки, с восхищением уставился в раскрытую языкастую пасть.
— Это Лешка, сосед наш, — пояснил Степа собаке. — Дай ему лапу. Лапу, Пальма!
Овчарка, дернувшись, выпростала из-под себя увесистую лапищу, вытянула ее перед собой. Лешка с чувством потряс ее.
— Ложись! — приказал Степа.
Пальма послушно развалилась у его ног.
— Кружку! — подал новую команду Степа.
Собака вскочила, метнулась к столу. Поднялась на задние лапы и принялась ловить на столе зубами помятую алюминиевую кружку. Наконец она ухватила ее за ручку и, вертя хвостом, подбежала к хозяину.
— Молодец! — похвалил Степа. — Теперь вина давай. Вина!
Овчарка метнулась в угол комнаты, где грудились пустые винные бутылки, и принялась беспомощно хватать их зубами.
— Не ухватить бутылку, — Степа с сожалением поцокал языком. — «Маленькую» еще может принесть, а пол-литру не соображает.
Пальма, словно опровергая слова хозяина о своей несообразительности, вдруг поддала бутылку мордой, как поросенок, и, подталкивая ее лапами, покатила к Степе.
Тут уж и я не смог сдержать одобрительного восклицания, а Лешка восторженно захлопал в ладоши. И только хозяйка смотрела на все эти собачьи забавы неодобрительно и, как показалось мне, раздраженно. Видать, Степино увлечение собакой не доставляло ей радости. На сером усталом лице Катерины я уловил даже плохо скрываемую обиду, какая бывает иногда на лице ребенка, которому взрослые люди отказывают во внимании и уделяют его кому-то другому. Сложив руки на груди, она неподвижно сидела на стуле, и цветастое платье туго обтягивало ее округлившийся живот и оголяло сухие острые коленки. Мне невольно вспомнились слова супруги о том, что Катерина никак не может родить ребенка, и я подумал, что Степе следовало бы быть повнимательнее к беременной жене, далась ему эта собака.