— О, проклятая собака, опять завыла! — прошептал Данила, вздрогнув. — Да замолчи ты, — добавил он со слезами в голосе, — сколько можно кричать!
Собачий вой на мгновение смолк, затем раздался лай в подъезде.
«А может, я просто слюнтяй, маменькин сынок? — подумал Данила. — В жизни, видимо, необходимо быть нахальнее, злее, как Илья Борисович, как Аркашка Черный и его отец. «Топориком по темечку…» И тогда наступит тишина, и собачий крик никому не будет мешать. Аркашка прав, я только рассуждаю, пускаю слюнявчиков, я не способен и дня прожить без папы и мамы. Я не могу даже заставить замолчать эту собаку».
— Ау-у-у! — глухо раздалось в подъезде. — Ау-у-у! — собачий крик стал звонче.
Данила вдруг решительно поднялся с дивана, бесшумно и мягко пробежал по ворсистому ковру и толкнул дверь. В прихожей горел свет, и Данила несколько мгновений стоял зажмурившись. Потом открыл глаза, и тотчас взгляд его упал на ручку топорика, торчащую из-под обувной скамейки. Помедлив, Данила нагнулся и вытащил топорик. Топорик этот был папиным подарком. Папа переделал его из обычного небольшого топора. Выбрал напильником в головке лишний металл, насадил на короткую ручку, залил головку эпоксидной смолой. Топорик получился легкий и мощный, на зависть мальчишкам. Раньше Данила любил мастерить этим топориком подрамники для маминых картин…
Позднее Данила никак не мог припомнить свои ощущения в те минуты. Помнил только, что, когда подошел к коридорной двери, страшно ему не было, а было как-то пусто и тихо вокруг и холодно до дрожи. И лишь одна четкая мысль держалась в голове: «Интересно, буду я потом сожалеть об «этом» или не буду?» Помнил также, что злобы или маломальской злости в душе своей не находил. Казалось Даниле, что предстоит выполнить не очень-то приятную, но совершенно необходимую работу, перешагнуть какую-то невидимую черту, за которой все станет простым и понятным, как у Аркашки Черного.
Придерживая топорик под мышкой, Данила ватными пальцами повернул на замке «собачку» и, прежде чем открыть дверь, прислушался. В подъезде стояла тишина, и только где-то наверху едва слышно играла музыка и плакал ребенок. Глаз Данилы задергался, ему показалось вдруг, что за дверью кто-то стоит. Он приподнялся на цыпочки и приложился глазом к смотровому глазку. Никого! Зажимая глаз ладошкой, Данила толкнул дверь и… отпрянул.
У порога стояла, подрагивая, белая собачка. Поджав тонкий хвостик под сжатое колесом гладкое тельце, она виновато и ожидающе моргала на Данилу влажными темными глазами. Круглая лобастая голова ее с короткой мордочкой была низко опущена, на лоб свисало сломанное ухо.
Несколько мгновений Данила и собака смотрели друг на друга. Топорик выскользнул из-под руки Данилы и мягко вонзился острием в половицу возле его ног. Собака вздрогнула, прижалась мордой к полу. Данила присел перед ней на корточки.
— Тебя как звать? — тихо спросил он.
Собака еще больше скрючилась, но глаза от Данилы не отвела.
— Это ты кричишь во дворе? — вновь задал вопрос Данила и протянул руку к голове собаки. — Тебя как звать?
Собака зажмурилась.
— Белка! Я знаю, тебя зовут Белка! — Данила погладил собаку по лобастой теплой голове. — Я стану звать тебя Белкой.
То ли Данила и впрямь угадал кличку собаки, то ли Белка просто прониклась к нему доверием, она вдруг распрямилась, вильнула хвостиком, сломанное ухо ее приподнялось.
Данила сполз спиной по дверному косяку на пол, прошептал:
— Иди ко мне, песик!
Собака, теперь уже безбоязненно глядя в глаза человеку, приблизилась к Даниле, потом вдруг поднялась на задние лапы, опустила передние ему на плечи и ткнулась холодным носом в Данилин подбородок.