Но такие музыкальные вечера бывали теперь у Степы редко. В субботние и воскресные дни и по вечерам после работы подрабатывал он в заготконторе, грузил картошку в вагоны. Возвращался домой затемно и сразу же валился спать, даже на любимицу свою Пальму не обращал внимания. Ухаживал за ней и кормил собаку Лешка. Он так сдружился с овчаркой, что Степа посматривал на него косо и что-то ревниво ворчал. Но стоило Степе задержаться на работе лишний час, как Пальма начинала стонать и метаться, и уже не слушала Лешку, и не понимала ничего, а только настороженно поглядывала на дверь и прислушивалась к шагам на лестнице.
Незадолго до выхода Катерины из больницы Степа пропал. Он не появлялся в квартире три дня, и Лешка перетащил Пальму на наш балкон. Две ночи, что провела овчарка в нашем доме, я не мог уснуть. Собака непрерывно повизгивала, скулила и ничего не ела, только жадно лакала воду. Мы с Марией Филимоновной терялись в догадках: куда подевался Степа? Поначалу хотели позвонить в больницу и справиться насчет Степы у жены его, но потом передумали. Зачем бабу тревожить, переполошится брюхатая — долго ли до беды? Решили так: в понедельник на работу к нему позвоним, узнаем что к чему.
В воскресенье вечером, когда мы с Марией Филимоновной укладывались спать, а Лешка возился на балконе с собакой, внизу в подъезде гулко хлопнула дверь. Пальма вздрогнула, насторожилась, тревожно зашевелила ушами.
На лестнице послышались шаги, кто-то кашлянул, громко сплюнул.
Пальма вдруг с радостным визгом рванулась к двери, проползла с полметра и… поднялась на все четыре лапы, шатаясь.
— Дедушка, дедушка! — завопил Лешка. — Пальма встала! Пальма поправилась!
В прихожей раздался звонок и сильнейший удар в дверь кулаком.
Мария Филимоновна торопливо поднялась с кровати, набросила на плечи халат, крикнула:
— Кто там?
За дверью хлопнуло что-то, заскрежетало.
— Кого надо?
— Да открывай, Мария! — подбодрил я старуху. — Не видишь, Степка пришел, — и я кивнул на собаку, которая скулила в нетерпении, но двинуться с места не могла или не решалась, задние лапы ее вновь подламывались, расползались.
Степа был пьян. Он стоял, пошатываясь, держась рукой за косяк двери, и силился сказать что-то. Светлый выходной костюм висел на его плечах грязным затасканным мешком, опавшие щеки припорошены были белесой щетиной. Запрокинув голову, Степа тяжело приподнимал набрякшие веки, наползающие ему на глаза, смотрел на нас с Марией Филимоновной неподвижным жутковатым взглядом.
— Степушка, да где же ты, родимый, пропадал? — фальшивым заискивающим голосом пропела Мария Филимоновна. — А мы тебя ждали, ждали…
Степа дико потряс головой.
Мария Филимоновна испуганно смолкла.
Степа икнул, глаза его вдруг приняли осмысленное выражение, сухие потрескавшиеся губы расползлись в широкую ухмылку.
— Ты меня не бойсь, старуха! — успокоил он Марию Филимоновну трубным басом. — Я всегда соображаю и никого не трогаю. Потому что, если трону… — Степа повысил голос до громового, — его ни одна больница лечить не возьмется!
Степа замолчал, задумался, стоя на пороге нашей квартиры и свесив голову на грудь.
— Дядя Степа, а Пальма встала. Пальма поправилась, — робко потревожил Лешка задумавшегося соседа.
— Пальма?! — Степа рывком поднял голову и уставился на собаку. — Пальма… — лицо Степы вдруг сморщилось, из глаз вывалились две крупные слезины и запутались в щетине подбородка. — А у меня… У меня батя помер…
— Ой, Степушка! Горе-то какое! — охнула Мария Филимоновна уже не притворным — своим голосом. — Как же он, отчего?
— Как все… Сердце зашлось. Мировой был старик. Э… да что говорить! Похоронил я его вчерася. Памятник на могилу поставлю самый дорогой. Мраморный! Лучшему мастеру в Питере закажу. Сколько надо — столько и заплатим.
— Да ты заходи, заходи, Степушка. Катерина-то про отца знает уже?
— Катерина?.. — Степа засопел, набычился. — Катерине я рога обломаю. Матку сюда заберу, в квартиру. Со мной жить будет. Пусть только пикнет на нее… — и Степа угрожающе скрипнул зубами.
— Бог с тобой, Степушка! Катерину не обижай, ей родить скоро.
— Родить… — Степа скривился. — Уже родила…
— Родила?
— Ага… Дерьма кучу. Я с Макаровой — врачом ейным — разговаривал. Не родит Катька никогда. Натура у нее такая.
Степа пошатнулся и едва не упал, но успел ухватиться за дверь и выпрямился, устоял. Прорычал с надрывом:
— Эх, невезучий я человек!
— Дядя Степа, а Пальма поправилась. Она вас ждет.