— Ага…
— Располагайтесь.
— Ага…
Я отошел, Байрамов принялся о чем-то негромко говорить с Максимычем, показывая рукой в сторону озера, до которого было не более полукилометра.
— Андрюша! — окликнула меня из машины Вика.
Я подошел к «Волге». Вика, положив подбородок на красивую бронзовую руку, смотрела на меня вопросительно-преданно, как овчарка на хозяина.
— Мы вновь расстаемся, Андрюша, — грустно проворковала Вика, не поднимая подбородка с руки, — и, может быть, на много дней. Завтра я уезжаю в Ленинград.
— Ага…
— Тебе вправду совсем не хочется меня видеть? — спросила Вика. — Или ты просто валяешь дурака? Возможно, тебя отпугивает мой папа… А, понимаю, ты не можешь вырвать из своего сердца ту размалеванную квашню с тестом, что сидит на кране.
Вот этого Вике говорить не стоило бы. Валька моя и впрямь квашня квашней, но дело это только мое и сугубо интимное. Обижать свою подругу я могу позволить только себе и никому другому, тем более этой вот загорелой фифочке на папиной машине.
— Знаете что, Вика, — сдержанно отвечаю, — не знаю, что и сказать вам, как выразиться. Да и сомневаюсь: поймете ли? В народе ведь как говорят: сытый голодного не разумеет. Мою Валентину сравнивать с вами никак нельзя, это все равно что…
Договорить я не успел. Вика метнула встревоженный взгляд в сторону отца, который уже прощался с Максимычем, и торопливо перебила меня неожиданным вопросом:
— Андрюша, ты на бильярде играть умеешь?
— На каком бильярде?
— Ну, вообще… На обычном.
— Баловался в армии. А что?
— Хочу дать тебе совет. Никогда не играй на бильярде! — прошептала Вика. — Никогда не играй!
Сразу читателя предупреждаю: в этой главе до конкретного рассказа о бильярде еще не дойду, а вот в следующей — обязательно. Коротко ситуацию обрисую, в которую попал, — бригаду водолазную и водолазную свою работу. О работе этой и говорить стеснительно, водолазной ее и назвать-то стыдно. Особенно после того, как заливал Вике про спуски в океане у Канарских островов. Заключалась работа в следующем: речное и озерное дно возле пляжей от мусора очищать, купальни пионерские, «лягушатники» детсадовские и прочее все такое к летнему купальному сезону готовить. Чтобы на дне, как Байрамов Максимычу сказал, «ни стеклышка, ни баночки, ни прутика». Фигурально выражаясь, должность-профессию мою теперешнюю лучше было бы так назвать: полуподводный дворник. Почему полуподводный? А потому, что большую часть времени в «полводы» работал. Наклонишься, шаришь руками по дну, а задница твоя в гидрокостюме из воды выглядывает, солнышко ее припекает. Но, в общем-то, нехитрое дело это мне нравилось, иной раз романтический даже настрой навевало. Зайдешь где поглубже, чтобы «с головкой», распластаешься на дне, ползаешь по нему, банки-склянки в сетку, что на поясе висит, пихаешь и сам себя собирателем жемчуга воображаешь, японским ныряльщиком. И конечно же в водорослях, что перед носом шевелятся, осьминогов разных высматриваешь, мурен змеевидных, крабов. Когда же палец о зазубрину ржавой консервной банки наколешь, представляешь себя в водах Южной Америки. Смотришь на темную струйку крови, что из пальца дымится, и ждешь: вот-вот хищные рыбки пираньи появятся (о которых читал когда-то), набросятся скопом на руку, начнут глодать, рвать мясо, и дай бог ноги на берег вынести…
Водолазный коллектив наш во главе с Максимычем производил на меня в первые дни работы впечатление двоякое. С одной стороны, мужики на станции подобрались серьезные, трудяги, непьющие, с другой — пришибленные какие-то. По штату нашей водолазной станции полагалось семь человек: начальник, два водолаза, два качальщика, моторист-компрессорщик и водолазный фельдшер. Всего же было, включая меня, пятеро. Начальник станции Максимыч совмещал в себе сразу несколько должностей: начальника, моториста, фельдшера, к тому же имел и «корочки» водолаза, причем не легководолаза, какие были у меня, а настоящего морского водолаза трехболтового снаряжения. Правда, под воду Максимыч уже не ходил (было ему что-то под шестьдесят), но производил впечатление человека не только физически здорового, но и цветущего. В любую погоду пестрел на нем неизменный безрукавный тельник, мускулистые волосатые руки его сплошь покрывала татуировка: якоря, цепи, пальмы, хвостатые русалки и прочее морское и экзотическое. Казалось, что на теле седого Максимыча проступают все его скрытые юношеские мечты и фантазии. Без дела Максимыч не сидел никогда, копошился непрерывно, разбирал что-то, смазывал, латал. Штатного снаряжения за нашей водолазной станцией числилось всего два акваланга «Украина» с передвижным компрессором для зарядки баллонов сжатым воздухом, двенадцатиболтовое снаряжение с трехцилиндровой ручной водолазной помпой и еще кое-что по мелочам. Максимыч же собрал в своем хозяйстве настоящий водолазный музей. Чего-чего в сарае его не было. Списанные изолирующие подводно-сухопутные аппараты «ИПСА», подводные аппараты «ИПА-3», так хорошо знакомые мне, в одном из которых друг мой Вася Дрозд едва дуба не дал, помятые медные манишки и шлемы от трехболтового снаряжения, с которым знаком я был весьма поверхностно, и даже снаряжение «СВВ-55» (снаряжение с выходом в воду), в котором довелось мне сходить под воду только один раз. Повсюду на стенах сарая развешаны были старые латаные водолазные рубахи, гидрокомбинезоны, свинцовые и чугунные груза, громадные водолазные калоши, канаты, провода, шланги. Из иных шлангов выглядывали сломанные стальные спирали — шланги были глубоководными, морскими. Я пытался порасспросить Максимыча о его водолазном прошлом, но Максимыч на вопросы мои отвечал нехотя и односложно. И вообще я приметил, что начальник станции относится ко мне с какой-то настороженной недоверчивостью. Лысый Николай — водолазный напарник мой — тоже не отличался общительностью, но удалось узнать от него, что в прошлом Максимыч — флотский водолазный старшина. О себе Николай сказал так же коротко: служил на Северном флоте, сейчас живет с матерью и сестрой в своем доме, холост. Качальщики Федот и Вася — загорелые медлительные мужики, которых видел я всего два-три раза, трудились «в отходе»: ремонтировали детские дачи, подправляли и красили заборы, оборудовали игровые площадки. И делали все это на совесть: добротно, аккуратно, красиво, без всякой халтурной спешки. Через несколько дней работы я уже твердо понял, что попал не в бригаду ханыг-халтурщиков, как ожидал, а к вполне приличным мужикам-трудягам. Я даже засомневался в своих подозрениях к Байрамову, но… «поглядим — увидим», как Максимыч говорит. С начальником станции мои отношения понемногу налаживались. Водолазное дело я любил, от любой работы никогда не отлынивал, и Максимыч стал посматривать на меня благожелательнее. С водолазом же Колей мы почти что сдружились. Да и как не сдружиться, когда целыми днями ходили, как говорится, в сигнальной связке. Какая ни есть, а вода вокруг, так что в случае чего друг на друга рассчитывать приходилось. Правда, полного душевного расположения к Николаю я так и не приобрел. По натуре своей был он полной противоположностью другу моему Дрозду Васе. Чтобы повеселиться от души, почудить, хохму какую отмочить — ни боже мой! Спокойный, вежливый, аккуратный, меня дня три на «вы» называл, пока я его не отматерил из-под воды по телефону за идиотское его выканье. Характер напарника моего понятнее станет, если скажу: Коля писал стихи! Когда он мне в этом признался, у меня от сердца отлегло. А то никак понять не мог, чего он иногда бормочет про себя такое, вроде как молитву? Даже сомнения разные насчет здоровья его душевного появились у меня. Пытался я расспрашивать Николая и о Байрамове, в ответ напарник как-то странно глянул на меня и буркнул: «Я бригадира не больше твоего знаю. Одно скажу: мужик он обязательный и все, что тебе причитается, получишь сполна». Не то я, конечно же, хотел услышать от Николая. Но что он, в самом деле, мог знать о Байрамове? За две недели моей работы на водолазной станции видели мы своего бригадира лишь несколько раз, да и то мельком. Подъедет на «Волге», нам — «привет», мы — «привет», переговорит о чем-то с Максимычем, и нет его. В общем-то, ничего странного в этом не было. Бригада у Байрамова была комплексной, помимо нашей водолазной станции входили в нее плотники, столяры, маляры, обивщик мебели и печник. Все они были разбросаны по разным местам, всех их необходимо было обеспечить стройматериалами, работой, жильем и прочим. Так что работы у Байрамова хватало, это я понимал. К тому же я с каждым днем убеждался все больше и больше, что люди в бригаде подобраны — трудяга к трудяге. И, что главное, дисциплина на уровне, ни прогулов, ни пьяни, ни отсебятины разной и прочей частной инициативы в строительном деле. Короче говоря, факты убеждали меня, что бригадир наш не зря висит на городской доске Почета. Если даже рыльце у него в пушку кое-каком, то о бригаде этого сказать никак нельзя. Вот только одно ос