— Тезка мой, Андрей. Новый наш водолаз.
— Аркадий Фомич, — дыхнул на меня коньячком розовощекий, — давний друг Андрея Измайловича. Архитектор.
— Андрей Измайлович, вот… — я достал из кармана записную книжку, заменяющую мне кошелек. — Спасибочко за поддержку штанов, выручили.
— Пустяки, — проговорил Байрамов, и мне показалось, что по лицу его пробежала тень неудовольствия, — если нужда имеется, придержи. Я при деньгах.
— Благодарствую, я тоже, — и я решительно протянул деньги бригадиру.
— Как знаешь, — Байрамов, не глядя, сунул деньги в нагрудный карман рубашки, повернул голову в сторону играющих, произнес громко:
— Закругляйтесь, мужики! Пора к столу!
Я отошел от окна и пристроился к спинам, окружившим бильярд. Протиснулся ближе к столу и… замер, пораженный. Играли двое: качальщики Федот с Василием. Как и печник Григорий, были они уже навеселе. И без того медлительные, сейчас они и вовсе дремали на ходу. Осоловело щурились на шары, неумело елозили киями по растопыренным пальцам и никак не могли вогнать шар в лузу. Поразили меня, конечно же, не Федот с Василием, играющие на бильярде, поразил меня сам бильярд. Ничего подобного я в жизни своей не видел, хотя минуту назад сравнивал этот стол с нашим ротным старичком бильярдом. Признаюсь, ошибся. С него надо было, пожалуй, начинать эту главу, а не с условного стука в дверь. Не знаю, как и описать стол этот, с чем сравнить его. Нечто медицинское напоминало или космическое. Пластмасса «под дерево», отделанная сталью, никелем и нежно-голубым сукном. Особенно впечатляющими были телескопические ножки стола с хомутами крепления, как у армейских радиомачт. Я не сразу сообразил, зачем на всех углах стола и на лузах хромированные петельные замки. И, только присмотревшись, понял, что бильярдный стол разборный. Позднее я ловил слухи от бригадных, что игрушку эту сработал Байрамову известный московский мастер, который изготовляет оборудование для цирковых аттракционов. В походном положении бильярд размещается в двух плоских чемоданах и весит пятьдесят килограммов, а в рабочее положение устанавливается за четыре минуты. Во сколько обошлась эта игрушка нашему бригадиру, никто даже приблизительно сказать не мог.
Застолье в байрамовской бригаде опять же отличалось оригинальностью. Не за столом выпивали и закусывали, как у всех добрых людей, а стоя, вроде как по-заграничному. Печник Григорий водку и коньяк по рюмкам разлил, все возле тумбочки сгрудились с бутербродами наизготовку. Я промеж архитектора попал и Максимыча. А бригадир на противоположной стороне бильярда расположился, как лектор за трибуной. Оглядел он нас всех строго, рюмку, наполненную коньяком, из рук Григория принял и так начал:
— Ну что ж, товарищи, сработали мы с вами весну хорошо! Бригада наша вновь отмечена по управлению как лучшая. Намечается неплохая премия. Теперь на очереди летний сезон… — и все это Байрамов таким тоном говорит, каким и положено подобные слова произносить: энергичным, бодрым, на новые трудовые свершения зовущим и на соцсоревнование настраивающим. Потом, естественно, выпили.
— А теперь, кто желает ухи отведать — за стол, а мы с Аркашей партейку сделаем. Как, старик?
— Куда мне против тебя, Измайлович… — ответил архитектор, обнажая в улыбке серебряные зубы и мягко кувыркая кулачок в ладошке.
— Один к пяти даю.
— Ну, если народ поддержит?..
— Можно, — прогудел Максимыч.
— Согласны! — поддержали Максимыча еще несколько голосов. — Один к пяти пойдет. А новенький как?
Этот вопрос уже ко мне относился.
— Я как все, — ответил я, не совсем еще ясно понимая обстановку.
— Пятерку ставь, — шепнул мне на ухо Максимыч, — для знакомства, — и бросил на бильярдный стол десятку.
Со всех сторон летели на стол бумажки: рубли, пятерки, десятки, Аркадий Фомич отделил четвертной. Я последовал совету Максимыча и бросил в общий котел пять рублей, успев заметить, что Николай и еще несколько человек доставать кошельки не торопятся, а рассаживаются на скамье за обеденный стол.