Зимой, после первых в Петькиной жизни каникул, случилась беда с отцом.
Петька не помнил уже, от кого он услышал страшную весть, только выскочил из школы без пальто и шапки и, увязая в снегу, побежал к дому прямиком через заснеженное поле. Дома никого не было. Набросив на плечи старую телогрейку отца и нахлобучив его шапку, Петька отправился на пилораму к дяде Коле. Грузчики встретили его молча, виновато отводили глаза. Дядя Коля сказал:
— И как это у него случилось, ума не приложу. Выпил-то он самую малость. Зачем к пилам полез, черт его знает! Обе руки начисто…
Только на третий день попал Петька к отцу в больницу. И не узнал его. Отец лежал на кровати вытянувшись, похожий на покойника в гробу, с белым лицом и острым носом. Щеки его ввалились, глаза, утопленные под сросшимися бровями, были неподвижные и чужие. Руки отца лежали поверх одеяла, словно в белых боксерских перчатках. Но были они неестественно короткими.
Увидев Петьку, отец вздрогнул, толстые спекшиеся губы его лопнули в виноватой улыбке. Он хотел что-то сказать, но не смог и вдруг сморщился, заплакал. Петька никогда не видел плачущего отца. Он ткнулся лицом в его плечо и тоже заревел. Отец гладил его по голове шершавыми бинтами, а в груди у него что-то хрипело и посвистывало.
Из больницы отец не возвращался долго. Несколько раз за это время к Петькиной матери приходил высокий лысый дядя с улыбчатым лицом. Он входил в комнату, как к себе домой, подмигивал Петьке, выворачивал из кармана кулек с колбасой, бутылку, укутанную бумагой, и вновь подмигивал. Мать пихала в Петькины руки рубль — «на кино» — и выталкивала за дверь.
— Любовь крутят, — определял Коська. — Ты скажи отцу-то, когда вернется. Он им рога обломает.
Петька вспоминал руки отца в бинтах-перчатках, на которых уже не было голубых якорей, и понимал, что теперь «ломать рога» будет отцу нелегко.
Преодолевая какое-то непонятное ему самому смущение, которого он не испытывал раньше, Петька заходил в соседний подъезд и стучался в комнату, где жила Елена Викторовна. Дома учительница встречала его совсем не так, как в школе. Она улыбалась, прижимала его к себе, целовала в голову мягкими теплыми губами. От учительницы пахло духами и сосновыми ветками.
Вернулся отец из больницы как-то тихо, незаметно. Целыми днями сидел у окна, курил. Петька смастерил ему из картонной коробки «курительницу» — прорезал в крышке дырочки, куда вставлял папиросы. Отец доставал их губами, прикуривал от электроплитки. В «курительницу» входила ровно пачка. Когда Петька возвращался из школы, «курительница» была пуста. По утрам Петька помогал отцу надевать брюки, рубаху и пиджак, а мать жарила на кухне картошку и кипятила чай. Отец не садился за стол, пока они не уйдут. Чай он пил из горлышка чайника, а вот как отец ест, Петька не видел ни разу. Ночью, просыпаясь от храпа матери, Петька видел, как поблескивают в лунном свете его глаза или вспыхивает огонек папиросы. Но самым странным в поведении отца было то, что он перестал пить водку. Несколько раз мать предлагала ему «стопочку», отец отказывался. Пришли навестить его грузчики с пилорамы во главе с дядей Колей, но и тогда отец не притронулся к стакану.
С матерью отец почти не разговаривал. Она все чаще и чаще задерживалась на работе, и Петька чувствовал, что от нее пахнет вином.
Отец молчал, курил.
Однажды мать не пришла ночевать. Вернулась она на следующий день к вечеру. У нее было опухшее лицо и желтые пятна под глазами. Но и тогда отец не сказал ей ни слова.
Молчание отца стало действовать матери на нервы. Петька не раз замечал, что она ищет повода затеять скандал. Петька инстинктивно чувствовал в отце какой-то надлом и как никогда страшился ссоры родителей.