— К тебе обращается женщина, лапоть! — произнес я спокойно, опуская в кармане палец. — Садись за стол и отвечай на ее вопросы. Иначе я отдам твою левую глодать своим борзым…
Не зря любил читать я зарубежные детективы. Заставил-таки король гангстеров чемпиона боксеров отвечать на вопросы лечащего врача. С того дня Ирина Анатольевна не раз просила посидеть рядом с ней, когда рассказы очередного шизика записывала.
Пребывание в дурдоме поначалу для меня даже интересным было. Обстановка вокруг новая, необычная, люди характерные, со своим собственным взглядом на жизнь. Взять, к примеру, соседа моего по койке Илью Ильича. Новую веру и нового бога открыл человек. Вот ведь какая личность! Разбудил он меня ночью — шевелюра седая шапкой всклокочена, глаза из бороды сверкают, спрашивает:
— Веру в себе имеешь?
— Пошел бы ты, — отвечаю, — с телятами к Макару!
— Во что веруешь и в кого? — Илья Ильич не унимается.
Ведь перебил сон, старый бес, пришлось с ним пускаться в философию.
— Верую, — говорю, — Илья Ильич, а как же иначе? На земле живу — в землю верую, под солнцем хожу — в солнце верую, с людьми живу…
— Стой! — сосед за руку меня схватил, огляделся загнанно, зашептал: — Людям не верь! Сожрут! Друг дружку сожрут, одни клопы на земле останутся. Одни клопы!
— Как же ты, Илья Ильич, тогда на земле определишься, — спрашиваю, — когда одни клопы вокруг?
— Мне клопы не помеха. Потому как веру свою особую имею и бога своего. На земле помимо клопов я останусь, вера моя и бог мой…
Знакомого своего еще в дурдоме встретил, Костю Блябликова, работал когда-то у нас на стройке стропалем. Потом на мясокомбинат подался трудиться грузчиком.
— Ну как, — спрашиваю, — Костя, жизнь дурдомовская?
— А ничего, — отвечает, — вполне.
— Работаешь где? Все возле мяса отираешься?
— Пропади оно пропадом, это мясо. — Костя зеленеет. — Радикулит на нем нажил и ревматизм.
— Как так? — удивляюсь.
— На холодильнике ведь работаю. Домой собираешься, мясом мороженым обвяжешься по голому телу, а до дому полтора часа с двумя пересадками. Или ОБХСС вдруг на проходной сидит, пережидаешь его затаренный. Мороженое-то мясо — это тебе не горячая колбаса. Болит поясница, спасу нет!
— Ты здесь что, от ревматизма лечишься?
— Зачем от ревматизма? От алкоголя.
— И как?
— Ничего, вполне. Месяц уже отдыхаю. Сыт, одет, зарплата идет по среднему, и горб не болит. Глюкозой насытили под завязку, рюмашку всегда перед обедом имею.
— Загибаешь?
— Глянь, если не веришь. Как раз иду «антигрустин» свой принимать.
Посмотрел я в дверную щелку, как Костя Блябликов от алкоголя лечится, — смех и грех. Человек восемь-десять мужиков рядком возле раковин стоят. Над раковинами на стене шкафчики прибиты с фамильными бирками. Пожилая медсестра усталого вида вдоль строя мужицкого двигается и каждому — по таблетке. Мужики таблетки кто куда: кто в рот, а кто, вроде Кости Блябликова, промеж пальцев руки прячут, в рот же воздух бросают. Потом медсестра из шкафчика бутылки достает и наливает каждому по рюмочке. Кому водочки, а кому и коньячку — кто к чему привык на воле. Что тут начинается. Театр дурдомовский! Проглотят мужики рюмашку водочки и давай нутро свое выворачивать в раковину. Сплошной стон стоит рыгающий и смех потаенный. Медсестра бутылки в шкафчики прячет, и с лица ее сонно-грустное выражение не сходит. То ли приболела она, то ли муж у нее загулял, то ли от жизни дурдомовской устала или зарплатой недовольна. Только по виду ее определить нетрудно — до лампочки ей в общем-то, глотает Костя Блябликов таблетку или в кулаке ее прячет.
К концу первой недели своего пребывания в дурдоме освоился я полностью с окружающими меня людьми и обстановкой. Начал помаленьку авторитет на отделении приобретать, известность, включился активно в общественную жизнь. Чуть что на отделении, дежурная медсестра или врач сразу: «Андрей, помоги!» Я, конечно, никогда не в отказе. Надо — и с «чемпионом мира» посижу, и возле подъезда добровольцем встану, когда выводят народ дурдомовский на прогулку «в загородку», чтобы не сиганул кто-нибудь из нервных в сторону. Мало ли дел разных в коллективе. Ирина Анатольевна на утренних обходах не нахвалится на меня Борису Олеговичу. Главврач только крякает поощрительно, а однажды говорит:
— Может, в «рай» его определим, Ирина Анатольевна?
— Да, — Ирина Анатольевна соглашается, — можно в «рай».